Маршалы и генералы Франции

Иоахим Мюрат


Точнее и более по-французски будет Жоашен Мюра с ударениями на последние слоги. Хотя итальянцы называли его Джоаккино, а у нас привыкли к Иоахим Мюрат - так и будем дальше его называть. Родился 25 марта 1767 года в Ла Бастид-Фортюньер (ныне Лабастид-Мюра) от союза Пьера Мюра Жорди и Жанны Лубьер, и на следующий день после рождения был крещен, как о том свидетельствует запись в приходской книге.

Происхождение будущего маршала и неаполитанского короля окутано мраком. Считается, что отец будущего маршала был трактирщиком. Правда, во времена Империи нашлись доброжелатели, которые пытались выдать зятя императора, маршала и неаполитанского короля за представителя древнего дворянского рода. Потомственный дворянин Мюра-Систриер написал Иоахиму, что тот скорее всего происходит от виконтов де Мюра. По крайней мере, семейство Мюра-Систриер претендовало на такое родство, хотя и не могло доказать это каким-либо документами. У Мюрата, однако, хватило проницательности не настаивать на этой версии, поскольку никаких убедительных доказательств в ее пользу не было. К тому же, будущий неаполитанский король совершенно не комплексовал по поводу своего происхождения и мог, как и маршал Лефевр, сказать: «Мои предки? Их отсчет начинается с меня».

Ко всему прочему, ни нотариальные акты, ни приходские книги из Ла Бастид-Фортюньер не дают никакого повода говорить о том, что семейство Мюратов происходило из дворянского рода. Впрочем, они не проливают свет и на происхождение родителей будущего маршала. Единственный след - сведения о некоем Пьере Мюра, работнике из Ла Бастид-Фортюньер. Он был отцом двух детей: дочери Марии, родившейся в 1686 году и сына Гийома, появившегося на свет шесть лет спустя. Последний женился на девице Маргарите Эрбейль. От этого союза появились на свет четверо детей, среди которых был Пьер – будущий отец маршала Франции и неаполитанского короля. В 1746 году он вступил в брак с Жанной Лубьер. У них родились одиннадцать (!) детей, в том числе и Иоахим.

Чем занимался Пьер Мюра сказать с достаточной уверенностью трудно, поскольку в брачном контракте он назван «работником», хотя впоследствии именует себя «торговцем» и «hoste», что надо понимать как «хозяин постоялого двора». По словам Жана Тюлара, Пьер Мюра «имел все основания назвать себя торговцем в той мере, в какой был распорядителем общественных имуществ и церковных бенефиций. Так, в 1763 году он берет на шестилетний откуп доходы от взимания приорской десятины в приходе Ла Бастид-Фортюньер; затем в 1770 году, в сообществе с Жан-Батистом Буске – доходы от взимания десятины для приорства д'Англар, что в Керси; наконец, в 1786 году он берет на откуп общинную печь в Ла Бастид».

Как видно из документов, будущий неаполитанский король вряд ли был «выходцем из низов»; его отец был своему положению выше, чем простой трактирщик в сельской местности.



Уже с самого детства Иоахим обладал строптивым, вспыльчивым и драчливым характером. По словам Тюлара, он буквально терроризировал всех подростков в Ла Бастид-Фортюньер. Все свое свободное время от «террористической деятельности» юный Иоахим отдавал лошадям, которых не просто любил, он обожал их.



Родители желали видеть своего сына священников, а потому отдали его учиться в религиозный коллеж Каора. После окончания первоначального курса, Мюрат был отправлен продолжать обучение в Тулузу. Однако вряд ли из Иоахима вышел бы хороший священнослужитель, поскольку его «поведение и всевозможные шалости, которые он затевал в молодости, свидетельствовали ясно, что задатков на скромную деятельность «служителя Господня» у него нет».



Мюрату куда больше священников нравились военные, окружённые почётом и дамами. Дамам Мюрат тоже отдавал немало времени. По одной из версий молодой аббат кончил тем, что влюбился в молодую, красивую девушку, дрался из-за нее на дуэли и скрылся вместе с предметом своей страсти.



По другой версии Мюрату очень понравилась зеленая военная форма кавалеристов, которые проходили в это время через Тулузу, и в 1787 году он решил бросить семинарию и поступить рядовым в кавалерийский полк. Но есть и третья версия, согласно которой Мюрата отчислили за неблаговидные для будущего священнослужителя поступки. Версии мало противоречат другу другу и вполне возможно, что имели место все события одновременно.



Так или иначе, но 23 февраля 1787 года Иоахим поступает на службу в полк Арденнских конных егерей. Физически крепкий и выносливый, высокий, Мюрат с удовольствием осваивает военное ремесло.

Однако родители не были в восторге от решения сына. Отец пустил в ход все свои связи, чтобы добиться возвращения Иоахима домой. Это лишний раз доказывает то обстоятельство, что Пьер Мюра не принадлежал к низам общества. Правда, все усилия отца оказались тщетными. С таким рекрутом, каким был Иоахим Мюрат, вряд ли военные согласились бы расстаться по доброй воле.

Вскоре полк, в котором проходил службу Мюрат, был переведен в Каркансон, после чего был отправлен в Селеста, где был переименован в 12-й егерский Шампанский полк. Иоахим хорошо зарекомендовал себя в полку, что особенно привлекает в нем командование – умение прекрасно управляться с лошадьми. Вскоре он уже - квартирмейстер.

Однако дальнейшая служба для Мюрата прекратилась из-за беспорядков, в которых был замешан наш герой. Обстоятельства возникновения этого бунта не совсем ясны, хотя в какой-то мере он был следствием предреволюционных настроений, которые все чаще вспыхивали во Франции. Как-никак на дворе 1788 год. В итоге, Мюрат, как и многие участники беспорядков, был уволен из армии.

Иоахим понимает, какой прием ожидает его дома. К тому же, отец перестал давать ему деньги и, чтобы хоть как-то прокормить себя, устраивается в «бакалейное заведение» в Сен-Сире. Находясь там, он, помимо работы, начинает заводить знакомства, посещая тамошние клубы. Вскоре Иоахим уже становится известной личностью не только в Сен-Сире, но и в Каоре. Его популярность способствует тому, что кантон Монфокон избирает Мюрата своим представителем на празднике Федерации 14 июля 1790 года.

8 февраля 1792 года Мюрат, вместе с Бессьером, поступает в конституционную гвардию, которой предназначено играть роль охраны короля. Однако вскоре Мюрат видит, что большая часть этого подразделения – это молодые роялисты, которые вместо эмиграции избрали место в рядах этого соединения. Это вызвало сильное негодование в душе молодого республиканца и 4 марта он выходит из ее рядов.

Он вновь поступает в свой полк и 15 мая 1792 года вторично получает звание квартирмейстера. Четыре месяца спустя он становится поручиком. 14 апреля 1793 года Мюрат – капитан и адъютант генерала д'Юрре, а 1 мая этого же года – командир эскадрона. В письме одному из своих друзей детства Мюрат пишет: «Моя семья увидит, что я вряд ли имел большую склонность к роли священника, и я надеюсь им доказать это вскоре более убедительно, что я не ошибался, став солдатом. Я буду следовать своей дорогой, если Господь и пули позволят это».

Как это не странно может показаться, но будущий неаполитанский король во время революции относится к крайним революционерам, можно даже сказать, что он яростный якобинец. К месту и не к месту он проявляет революционное рвение, дабы заслужить признательность вождей якобинской партии – Робеспьера, Дантона, Марата, Сен-Жюста. Доходит до того, что после убийства Марата, Мюрат собирается изменить свое имя на более звучное в то время – Марат.

Вскоре наш герой влип в одну довольно неприглядную историю: обучая отряд гусаров-«браконьеров», он втянется в опасную тяжбу с неким Ландрие, бывшим клерком, потом врачом и национальным гвардейцем, во время войны занимающимся набором в армию деклассированных элементов и подонков общества. Каждый пытался доказать, что именно он имеет право командовать этим странным соединением. В ходе этого дела оба обвиняют друг друга в аристократическом происхождении, а в то страшное время – это прямой путь к гильотине. Мюрату повезло больше и он одерживает верх над своим противником.

Правда, выпутавшись из одной передряги, Мюрат вскоре попадает в еще одну. Будучи приверженцем якобинской партии во времена Террора, Иоахим, после свержения Робеспьера, оказывается в сложной ситуации. Все сразу вспоминают его крайние революционные взгляды, его попытки получить одобрение якобинских вождей и, конечно же, желание взять себе имя Марат. Все это привело к тому, что Мюрат был отстранен от занимаемой должности в 21-м конно-егерском полку. К счастью для него, это было единственное наказание.

Однако горевать Мюрату приходиться не так долго: мятеж 13 вандемьера 1795 года вернула его на службу. В поиске человека, способного ликвидировать роялистскую угрозу, термидорианцы во главе с Баррасом, обратились к Бонапарту, который после недолгого раздумья согласился разогнать мятежников. Одним из главных действующих лиц в одержанной Наполеоном победе сыграл Иоахим Мюрат. По приказу Бонапарту он должен был доставить пушки, находящиеся в Саблоне, которые были так необходимы для успеха порученного дела. «Это был первый занесенный в анналы истории подвиг Мюрата, - пишет Рональд Делдерфилд. - Он был совершен с такой быстротой и с таким порывом, которые впоследствии не раз поражали армии от Мадрида до подмосковных равнин. Когда над Парижем забрезжил рассвет, эскадрон молодого гасконца галопом влетел в артиллерийский парк чуть не за несколько минут до прибытия туда сил, высланных командиром мятежников за теми же самыми пушками… пушки оказались в руках Мюрата. Через несколько минут они уже катились в сторону Тюильри, где их и расставит в стратегически важных точках артиллерист Бонапарт.

Контрреволюционный мятеж был подавлен за два часа. Директория была спасена. В этот день Наполеон стал командующим войсками тыла. Мюрат же, так быстро доставивший пушки, бывший рядовой и пока еще капитан, завоевал себе корону».

После 13 вандемьера судьба Мюрата неразрывно связана с судьбой Бонапарта. В знак благодарности за подавление роялистского мятежа, Бонапарт сделал его своим адъютантом, а 2 февраля 1796 года Иоахим становится командиром бригады.

Однако все эти повышения не вводят Мюрата в когорту ближайших друзей Наполеона. По словам Жана Тюлара: «На протяжении всей жизни они не испытывают друг к другу симпатии. Непреодолимое презрение Наполеона, офицера, получившего военное образование, к Мюрату, выбившемуся из солдатских рядов, сознание превосходства артиллериста над кавалеристом, стратега над рубакой. Разные темпераменты при цельности характеров и обоюдной самолюбивой ранимости не способствуют улучшению их взаимоотношений. Каждый раз Мюрат будет вынужден уступать вплоть до того дня, когда решит, наконец, действовать сам и погубит себя».

Первые серьезные боевые действия, в которых принимает участие Мюрат – война в Северной Италии, где действует армия под командованием Бонапарта. В бою у Дего Иоахим сражается такой решимостью и бесстрашием, что Бонапарт не может не упомянуть его в своем рапорте Директории: «Штабной адъютант Виньоль, заместитель начальника штаба, и капитан командир бригады Мюрат, мой адъютант, весьма способствовали сегодняшнему успеху».

В сражении у Мондови Мюрат вновь отличился; во время боя ему пришлось проявить не только храбрость, но и организаторские способности, чтобы собрать и вернуть на поле боя рассеявшуюся в панике французскую кавалерию.

Отдавая должное Мюрату, Бонапарт отправляет его вместе с Жюно в Париж с захваченными неприятельскими знаменами.

Правда, в отличие от Жюно, Мюрату доверено и личное поручение: он должен был доставить письмо Наполеона его супруге Жозефине и убедить ее совершить поездку в Италию. Добравшись до столицы, Мюрат посещает супругу прославленного генерала, которая, по словам Сьюарда, «... быстро нашла общий язык с видным кавалеристом, как утверждали злые языки, слишком быстро. Их вместе видели за завтраком, обедом и ужином на Елисейских полях, и все это в течение одного дня». На все просьбы Мюрата Жозефина отвечала уклончиво, не давая никаких обещаний. Не желая выезжать в Италию, Жозефина просит Мюрата передать Бонапарту, что она беременна и состояние ее здоровья не позволяет ей совершать столь длительное путешествие. Поверил ли Мюрат в выдумку Жозефины? Скорее всего, поскольку ни Бонапарт, ни тем более он не знали того, что Жозефина уже не может иметь детей. Не добившись успеха в своей миссии, Иоахим уезжает в Италию.

В бою под Боргетто Мюрат вновь отличается. Говоря о действиях будущего маршала, Наполеон пишет в своем очерке об Итальянской кампании: «Генерал Мюрат атаковал неприятельскую кавалерию и достиг в этом бою больших успехов. Тут французская кавалерия, находившаяся до тех пор в плохом состоянии, в первый раз удачно померялась силами с австрийской. Она захватила девять пушек, два знамени и 2000 пленных; между ними князь Куто, командующего неаполитанской кавалерией». И заключает: «Начиная с этого времени французская кавалерия соперничала в подвигах с пехотой». В донесении же Директории от 1 июня Наполеон, говоря о Мюрате, писал: «Этот генерал самолично освободил несколько конников, коих противник чуть было не взял в плен».

Увидев Мюрата в действии и уверовав в его решительность и бесстрашие, Бонапарт без всякого колебания берет его в следующий поход – Египетскую экспедицию.

19 мая 1798 года ранним солнечным утром армада французских кораблей снялась с рейда Тулонского порта и двинулась на восток, в Египет. Правда, никто, кроме самого Бонапарта и ограниченного круга людей, не знал, куда направляется армия.

Мюрат, предполагая, что после Итальянской кампании он вошел в круг ближайших друзей Бонапарта, был удивлен тем, что не посвящен в истинные цели похода. К тому же, некоторая холодность Бонапарта после Мальты вызывает у нашего героя подозрение, что он впал в немилость. Это сильно задело его. Дошло до того, что он пишет письмо Баррасу, прося у него другое назначение: «Думаю, что Бертье никогда не простит мне несколько чересчур прямых слов по его адресу. Мне кажется, что он немало восстанавливает против меня генерала Бонапарта. Любезный Баррас, вы – моя единственная поддержка, явите же милость и добейтесь для меня другого назначения».

Однако в силу своего совершенно незлобливого и быстро отходчивого характера, Мюрат недолго пребывает в депрессии. Однако это состояние вновь посещает его из-за того, что его деятельная натура не находит выхода. Ни во время взятия Александрии, ни во время битвы у Пирамид Мюрат остается не у дел.

И только после боя у Пирамид Бонапарт поручает ему преследовать Ибрагим-бея. У Салахии ему удается настигнуть Ибрагима и атаковать его. Однако, несмотря на успех, самого Ибрагима захватить не удалось.
После этого Мюрат возвращается в Кальюбию, чтобы завершить переустройство местного управления и, главное, пополнить конский состав. Кроме этого, он, совместно с генералом Ланюссом, предпринимает операцию против грабителей, действующих в этой области. Правда, плоды этой акции были не такими значительными, на которые рассчитывал Бонапарт.

Почувствовав недовольство главнокомандующего и желая возвратить его благосклонность, Мюрат вновь бросается вдогонку за разбойниками. В своем рапорте от 5 октября он так описывает свои действия: «Я отправился... вместе с генералом Ланюссом и прибыл в Эль-Мандарах, где узнал, что их лагерь находится в двух с половиной лье в отделении от реки, посреди болот. Тогда без колебаний, повинуясь лишь голосу мщения, мы устремились туда, где укрылись эти разбойники. На нашем пути встали такие же препятствия, мы преодолели их с той же храбростью и после двух с половиной часов марша по грудь в воде и болотистой жиже, мы овладели их лагерем, большими стадами, палатками, сбруей, ослами, несколькими верблюдами и одной молодой лошадью. Арабы, не сумевшие укрыться от преследования наших яростных стрелков, были убиты. У меня нет ни одного убитого или раненого, ибо эти подлые убийцы пускаются в бегство от одного лишь имени французов. Уверяю вас, что отныне ужас поселился в рядах разбойников...»

Мюрат принимает участие в Сирийском походе, но, к великому его огорчению, не как активный участник, а по большей части как свидетель. Зато, по словам Люка-Дюбретона, он окружил себя всевозможной восточной «роскошью, как в Каире: толстые ковры, благовонный табак, вино из Смирны; он вновь входит во вкус восточных сладостей и неги, ложится спать раздетым, а когда его предупреждают, что сие весьма неосторожно, он с небрежной откровенностью отвечает: «Тогда я вскочу на лошадь в ночной рубахе. По крайней мере, мои люди смогут лучше разглядеть меня в темноте».

И только в Абукирском сражении он вновь оказывается в своей стихии. По словам Мио, накануне битвы Наполеон и Мюрат вели беседу относительно предстоящего боя. В ходе разговора Бонапарт заявил, что от этого сражения «зависят судьбы мира». Удивившись такому необычному для него заявлению, Мюрат упростил, по крайней мере, для себя положение вещей: «Ну, по крайней мере – судьба армии. Но будьте уверены, мой генерал, здесь нет ни единого солдата, кто бы не чувствовал необходимости победить, и мы победим. У противника нет кавалерии, наши кавалеристы – храбрецы, и я могу поручиться: если пехоте приходится бежать от кавалерии, то уж туркам не устоять от натиска моих молодцов».

В ходе боя Мюрат встретился один на один с турецким главнокомандующим, который с близкого расстояния выстрелил в него; турецкая пуля прошла под нижней челюстью Мюрата. Ответным ударом будущий маршал отсек Мустафе два пальца правой руки и захватил в плен.

В своем донесении начальник штаба французской армии Бертье писал: «Генерал Мюрат не упускал ни одного движения противника; он командовал авангардом, постоянно появлялся у стрелков и проявлял в этот день столько же хладнокровия, сколько и таланта…».

Желая выказать свое удовлетворение действиями своего подчиненного, Бонапарт выпускает приказ, согласно которому Мюрат становится дивизионным генералом: «Главнокомандующий желает дать бригадному генералу Мюрату свидетельство удовлетворения правительства как за предыдущую службу, так и за то, что он сделал в Египте; командуя авангардом армии, он способствовал славе, которую армия приобрела, благодаря победе в сражении у Абукира 7 термидора VII года Республики, в результате чего турецкая армия была полностью уничтожена, бригадный генерал Мюрат получает звание дивизионного генерала. Начиная с этого дня, генерал Мюрат будет пользоваться жалованьем и льготами соответствующим званию дивизионного генерала. Военный министр ознакомлен с этим назначением…».

В своем письме отцу Мюрат, всегда уделявший особое внимание своей внешности, просит отца не беспокоиться и передать всем «нашим прелестницам», что он по-прежнему такой же привлекательный: «Вы, без сомнения, узнаете, дорогой отец, о рапорте главнокомандующего генерала Бонапарта к Директории о наших блестящих успехах над оттоманской армией. Вы также узнаете о том, как я был ранен в кровавом сражении у Абукира. Пусть эта вторая вторая новость не портит вам радость, так как я вне опасности... Не беспокойтесь и не распространяйте неверных суждений, я сохраню все свои конечности... Меня уверили, что я отнюдь не буду обезображен. Сообщите же нашим прелестницам – если таковые еще существуют, - что Мюрат несколько утратив красоту, все также отважен в любви».

Когда Бонапарт решает покинуть Египет и возвратиться во Францию, оставив армию Клеберу, Мюрат попадает в тот ограниченный круг лиц, которых Наполеон берет с собой.

Во время государственного переворота 18 брюмера 1799 года Мюрат не только поддержал Наполеона, но и был одной из главной фигур в этом деле. Когда все попытки Бонапарта добиться передачи власти в его руки в Законодательном собрании провалились, на сцену появляется Мюрат, который во главе своих солдат, под бой барабанов, входит в зал заседания и, взойдя на трибуну, громогласно заявил: «Граждане, вы распущены!» После того, как депутаты проигнорировали это заявление, будущий неаполитанский король, отбросив все дипломатические и парламентские тонкости в сторону, выразился более прямолинейно. Отдавая приказ солдатам, он произнес: «Ну-ка, вышвырните этих ... отсюда!». Штыки быстро сводят на нет робкое сопротивление народных избранников.

В благодарность за столь активную помощь Бонапарт назначает Мюрата главнокомандующим и инспектором Консульской гвардией. Однако его ожидала еще большая награда – рука Каролины Бонапарт, сестры Первого консула, что ввело его в клан Бонапартов.

Однако отношение Наполеона к этому браку не было столь однозначным. Он ценил храбрость и неутомимость лихого кавалериста, однако Бонапарт хотел видеть в числе своих родственников людей, способных на большее, нежели неустрашимо врезаться в плотные массы противника и отчаянно махать саблей. «Мюрат, - говорил он, - всего лишь сын трактирщика. В том высоком положении, куда меня вознесла судьба, я просто не могу позволить, чтобы моя семья породнилась с такой посредственностью».

Герцогиня д'Абрантес так характеризовала Мюрата: «Что же касается до красоты Мюрата и благородства его фигуры, это предмет очень сомнительный. Я не думаю, что мужчина прекрасен, если он высок и одевается по-шутовски. У Мюрата черты лица были не хороши и даже, когда видели его без завитых волос, без перьев и золотого шиться, он был дурен. В лице его отличалось много черт Негра, хотя нос у него был не приплюснутый; но толстые губы и орлиный, только без всякого благородства, нос придавали ему многое физиономии, по крайней мере, Метиса». Конечно, этот портрет, - ее субъективное мнение, так как многие современники считали будущего короля Неаполя если уж не красавцем, то, по крайней мере, человеком с приятной внешностью. К этому портрету стоит добавить отсутствие у Мюрата изысканных манер, хотя со временем он пытался ликвидировать этот недостаток, когда стал королем, а также говорил он с сильным гасконским акцентом, что не всегда придавало его речи великосветский характер.

Впервые Мюрат обратил на себя внимание Каролины в 1797 году. Наполеон не слишком одобряет выбор сестры, однако Мюрат получает неожиданную поддержку со стороны супруги Первого консула – Жозефины. Она даже устраивала свидания Иоахима и Каролины в своем особняке. Супруга Первого консула искренне надеялась таким образом приобрести себе союзников во враждебно относящемся к ней семействе мужа.

18 января 1800 года Мюрат и его мать, а со стороны несовершеннолетней Каролины - ее мать и братья, включая Наполеона, подписывают брачный контракт. На церемонии присутствуют Бернадот со своей Дезире и Бессьер в качестве… кузена новобрачного. Через два дня состоялась великолепная свадьба.

Мюрат настолько влюблен в «драгоценную малышку Каролину», что частенько теряет рассудок и все больше попадает под ее влияние. Она этим пользуется и вовлекает его в борьбу против клана Богарне. Помимо этого, в этой молодой особе уже вовсю проявляется непомерное честолюбие, амбициозность, упрямство. Даже Наполеон вынужден был признать: «Чтобы что-то объяснить моей собственной сестре, мне приходилось тратить больше слов, чем в Государственном совете».

По словам одного из современников, хорошо знавшего будущую неаполитанскую королеву, «все силы души, страсть и проницательность эта женщина употребляла на интриги». Воспоминания людей, знавших Каролину, почти единодушны: сухая интриганка, напрочь лишенная совести, жадная до почестей и денег и пребывающая в восторге от собственной персоны.

После свадьбы Мюрат тотчас же использует свое высокое положение, тратя деньги налево и направо: он съезжает со своей квартиры на улице Граждан и поселяется в Тюильри; вслед за этим он станет приобретать особняки и поместья. Нет никакого сомнения, что для всех этих приобретений Мюрату приходилось залезать не только в собственный кошелек...

Зависть Каролины не имела границ, причем она завидовала всем, даже своим родным братьям и сестрам. Когда она узнала о том, что невестки получили титулы принцесс, поскольку были женами Жозефа и Луи Бонапартов, Каролина устроит скандал своему брату во время праздничного ужина в честь объявления Франции Империей, а Наполеона - императором. Возмущенный и удивленный выходкой сестры, Наполеон произнес: «Можно подумать, что я похитил у вас наследство нашего отца короля».

Каролина, как, впрочем, и Мюрат напропалую гуляют друг от друга, и каждый устраивает друг другу невероятные сцены ревности.

В битве при Маренго 14 июня 1800 года Мюрат хоть и не сыграл определяющей роли, но сражался как всегда решительно и бесстрашно. Маренго было одно из немногих сражений, когда Мюрат не стал в своем рапорте приписывать основные заслуги исключительно себе. В данном случае он по праву воздал должное генералу Келлерману, ставшему по праву героем этого сражения.

15 января 1804 года Мюрат назначается на пост военного губернатора Парижа с окладом в 400 тысяч франков в год и возможностью играть весьма заметную роль. Во время раскрытия заговора Кадудаля Мюрат всецело на стороне Бонапарта и в самых решительных тонах изобличает заговорщиков. 19 мая 1804 года, на следующий день после провозглашения Наполеона императором французов, Мюрат в числе 18 французских генералов становится маршалов Франции, а в начале 1805 года Наполеон жалует ему звание Великого адмирала и принца Империи.

В кампании 1805 года Мюрат командует резервной кавалерией Великой армии. Во время преследования русской армии Кутузова, он возглавляет авангард. Правда, на этой должности он проявляет не только энергию, но и безрассудство, что часто вызывает недовольство Наполеона. После боя у Амштетена, Мюрат, вместо того, чтобы продолжать следовать за русской армией, вдруг решил повернуть к Вене, чтобы оказаться первым французским военачальником, вошедшим в неприятельскую столицу. Этим своим действием он поставил в самое критическое положение корпус Мортье у Кремса. Наполеон, узнав о безрассудном поведении Мюрата, написал ему письмо, в котором выразил весь свой гнев подобным образом действия. «Любезный кузен, - писал император, - я не могу одобрить ваш способ наступать: вы несетесь, как какой-нибудь вертопрах, не вникая в данные мною приказы… вы получили приказ… преследовать русских, держа нож у их горла. Странная манера преследования – удаляться от них ускоренным маршем… вами руководствовало лишь мелочное тщеславие, забота о том, как первому войти в Вену. Нет славы там, где нет опасности; но нет ничего легче, чем войти в незащищенную столицу, особенно после победы маршала Даву, разгромившего и захватившего в плен остатки корпуса генерала Кинмайера, которыми командовал генерал Мерфельд…».

Этот выговор привел в чувство Мюрата, который устремился вслед за Кутузовым и русскую армию у Голлабруна. Однако и здесь он не проявил проницательности, совершив грубейшую ошибку, которой в полной мере воспользовался русский главнокомандующий. Пытаясь задержать русских, чтобы дождаться идущих к нему подкреплений, Мюрат сделал попытку провести Кутузова, направив к нему парламентера, чтобы начать переговоры о перемирии. До ратификации этого документа обеими сторонами, обе стороны должны оставаться на своих позициях; в случае, если перемирие не будет ратифицировано, боевые действия должны были начаться спустя четыре часа после предварительного уведомления. Кутузов сделал вид, что соглашается с таким предложением, а сам продолжил отход, прикрываясь арьергардом Багратиона.

Когда Наполеон был информирован об этом, он в очередной раз был разгневан самовольными действиями Мюрата, написав ему: «Невозможно подобрать слова, чтобы выразить вам свое недовольство. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права заключать перемирие без моего приказа. Из-за вас я потерял плоды всей кампании. Немедленно расторгайте перемирие и наступайте на противника». И в конце заключает: «Я не в силах даже вообразить, как вы позволили так с собой обойтись». Уязвленный этим новым выговором, Мюрат бросился на русских, но было уже поздно: основная часть русской армии успела отойти назад и выйти из-под удара французов.

В знаменитом Аустерлицком сражении Мюрат действует как всегда – бесстрашно и энергично, однако главными героями битвы стали Сульт, наносивший удар по центру союзной армии – Праценским высотам, и маршал Даву, который сумел с горсткой солдат сковать всю левофланговую группировку русско-австрийской. Несмотря на это, Мюрат проявляет в этой кампании прекрасные качества организатора, способного вести за собой большие массы солдат. Он не стратег, он – прежде всего рубака, от него все ждут, что он прорвет несколько вражеских линий и без устали будет преследовать разбитого противника. Мюрат являет больше смелости и энергии, нежели ума. Он не способен часами корпеть над картой, он действует, не сообразовываясь с намеченными заранее планами. Поэтому среди высший офицеров Великой армии он не имеет того влияния, какое имеет среди солдат, видевших его во всех мало-мальских боях в самых опасных местах.

В марте 1806 года Наполеон делает Мюрата герцогом Берга и Клеве. 30-го числа император подписывает декрет, в котором говорилось: «Поскольку Их Величества короли Пруссии и Баварии соответственно уступили нам герцогства Берг и Клеве в полную власть со всеми правами, титулами и прерогативами, коими располагали сами, с тем, чтобы мы могли предоставить их во владение избранному нами принцу, мы нашим монаршим соизволением передаем указанные герцогства и права на них, титулы и прерогативы в том виде, в каком нам их уступили, - принцу Иоахиму, нашему возлюбленному зятю, с тем, чтобы он пользовался ими во всей их полноте и объеме, получив их в качестве герцога Клеве и Берга, и мог в порядке наследования передать их своему законному и естественному потомству по мужской линии по праву первородства, с неуклонным исключением наследников по женской линии и их потомства».

Зато в кампании 1806-1807 гг. во всей полноте проявились его качества организатора и человека действия. Во время преследования разгромленной прусской армии он действуют с такой решительностью и энергией, что заслуживает эпитета «Неугомонный». Как пишет Тюлар: «Когда надо без отдыха гнать отступающего противника, этот неутомимый и бесподобный всадник уже не помнит себя. Усталость не берет его. Он пересекает значительную часть Пруссии буквально вскачь».

Если до сих пор Наполеон был порой слишком скуп на похвалы в адрес своего зятя, однако взятие кавалерией Мюрата Штеттина вызывает невероятный восторг императора. «Любезный брат, - пишет Наполеон, - я поздравляю вас со взятием Штеттина. Если наша легкая кавалерия так берет укрепленные города, мне придется распустить инженерные войска и отослать на переплавку наши пушки».

Однако именно в этой кампании проявилась неблаговидная сторона Иоахима Мюрата: приписывать лавры победителя исключительно себе, отнимая их у других. Это особенно видно во время преследования Гогенлоэ, загнанного в итоге в Пренцлау. Несмотря на то, что капитуляцию Гогенлоэ принимал вместе с Мюратом маршал Ланн, Мюрат ни единым словом не обмолвился в своем рапорте о Ланне и его солдатах, как будто их вообще не существовало. В этом рапорте Мюрат не только присвоил себе все лавры победы, но и дал понять Наполеону, что пехотинцы Ланна настолько медленно двигались за ним, что ему приходилось рассчитывать только на свои силы. Такое поведение Мюрата очень обидело и задело Ланна, который 31 октября с горечью писал Наполеону, что его солдаты были обескуражены таким эгоизмом Мюрата. И есть отчего быть обескураженным: несмотря на всяческие лишения и препятствия, солдаты Ланна прошли 105 км за 48 часов, причем первые 78 км были пройдены за 33 часа. В письме Мюрату маршал Ланн с горечью писал: «… без сомнения, большие заботы Вашего Высочества явились причиной того, что вы забыли о том, что я тоже был там во главе своего авангарда, и что я лично принял капитуляцию начальника штаба князя Гогенлоэ… Я очень хотел бы, чтобы Его Величество Император знал об участии моих войск в этом деле и знал, что я буду счастлив, когда это дело будет разрешено; я сражаюсь только ради славы и не той жертвы, которую я бы не отдал ради вас».

Мюрат не упускает случая, чтобы приписать себе заслугу капитуляции Блюхера в Любеке себе, хотя, по справедливости, главную роль в этом деле сыграли войска Бернадота. В рапорте Наполеону он восторженно пишет слова, ставшие знаменитыми: «Боевые действия закончились в виду отсутствия неприятеля!». Как это не прискорбно признать, но Мюрат не был искренним и хорошим другом, он был эгоистом и часто присваивал себе лавры, отнятые у других. Он обожал, когда его хвалили, когда им восторгались.

После небывалого разгрома прусской армии, Великая армия двинулась в Польшу, где располагались русские войска. 28 ноября 1806 года Мюрат во всем блеске своего необычного и красочного наряда вступил в Варшаву.
Графиня Потоцкая в своих мемуарах описывая парадную форму Мюрата, графиня называет ее «несколько театральным костюмом».

Другая современница Мюрата, герцогиня д'Абрантес, говоря о страсти маршала к всевозможным экстравагантным нарядам, пишет: «Кто не слыхал о Мюратовых сюртучках на польский манер, о его шапках, колпачках, и обо всех странных головных уборах, особенно смешных для военного? Меньше известна дорогая цена перьев, украшавших все эти прекрасные шапки. Принцесса Каролина сама сказала мне, что она... справлялась, много ли их послано к нему, и узнала, что в четыре месяца получил он их на двадцать семь тысяч франков». И далее с иронией замечает: Можно предводить французов к победе и не с таким множеством плюмажей, как доказало это белое перо Генриха IV».

Однако война продолжается и Мюрат вынужден оставить Варшаву и в рядах Великой армии двинуться против русских. В кровавой битве под Эйлау именно он со своими кавалеристами спасает от неминуемого поражения французскую армию. Восемьдесят эскадронов Мюрата как нож, разрезающий масло, вклинились в центр русской армии, внося смятение в ее ряды. Сам маршал во время этой беспримерной атаки руководит действиями своих кавалеристов, держа в руке только хлыст. «Это была, - пишет Чандлер, - одна из величайших кавалерийских атак в истории. Атаку вел Дальмань во главе 6 эскадронов егерей, за которыми следовали Мюрат и кавалерийский резерв, в должное время поддержанный Бесьером с гвардейской кавалерией. Кавалеристы Груши, д'Ополя, Клейна и Мийо шли в атаки поочередно волнами. Вначале солдаты Мюрата пронеслись через остатки русских частей, отступавших от Эйлау; затем они разделились на два крыла, из которых одно ворвалось во фланг русской кавалерии, атаковавшей выстроенную в боевой порядок дивизию Сент-Илера, а второе крыло сабельной атакой буквально прорезало себе дорогу через неприятельские войска, окружавшие каре из убитых солдат на месте гибели 14-го полка. Даже и тогда мощный поток этой редкостной атаки не замедлился ни на миг. Несясь вперед, оба крыла кавалеристов врезались в сомкнутые ряды центра Сакена, пронзили их, перестроились в одну колонну в русском тылу и снова помчались обратно в атаку через рассыпавшиеся части русских войск, чтобы уничтожить артиллеристов, истребивших так много солдат Ожеро. Пока ошеломленные русские пытались снова образовать боевую линию, Наполеон послал вперед гвардейскую кавалерию, чтобы усилить беспорядок и тем самым прикрыть безопасное возвращение утомленных, но торжествующих эскадронов Мюрата». Потеряв 1500 человек, Мюрат сделал все, чтобы дать Наполеону необходимую передышку в центре и позволить маршалу Даву подготовить свои силы для наступления против левого крыла русской армии.

Один из современников, участников наполеоновских походов, вспоминая о Мюрате писал: «Никогда король Неаполитанский не был столь прекрасен, как в гуще вражеского огня». Правда, во время сражения у Гейльсберга, Мюрат, хоть и действует как всегда храбро, но получает нагоняй от Наполеона за свою нерасторопность. Во время сражения большую помощь Мюрату оказал Савари, однако вместо благодарности Мюрат обрушивается на него с бранью, обвиняя того ни много, ни мало в трусости. Уже после боя Савари открыто высказывает перед императором свое мнение об оскорбительном поведении герцога Бергского. «Было бы лучше, - замечает он в своих мемуарах, - если бы у него (Мюрата) было поменьше храбрости, но побольше здравого смысла».

Во время мирных переговоров в Тильзите Мюрат находится в свите императора и даже получает из рук русского царя Александра I высший российский орден Андрея Первозванного.

В начале испанской авантюры Наполеона Мюрат сыграл немаловажную роль в заманивании испанской королевской семьи в Байонну, где Наполеон заставил отречься короля Карла IV и наследника Фердинанда от власти. Как пишет В. Слоон, Мюрат «усмотрел для себя в Мадриде вакантный королевский престол. Все другие родственники Наполеона – Луи, Жером и Жозеф носили уже короны. Великое герцогство Бергское было само по себе вещь недурная, но королевство оказалось бы не в пример лучше, и Мюрату до чрезвычайности хотелось усесться на испанский престол».

Однако такие бесцеремонные действия по отношению к королевской фамилии не на шутку разозлили испанцев, поднявших 2 мая восстание в Мадриде. Мюрат рассчитывая возложить на свою голову испанскую корону, старался действовать с испанцами самым благожелательным образом, поэтому этот мятеж очень огорчил его. Однако несмотря на то, что общественное мнение может сложиться не в его пользу, он все же сурово расправился с восставшими. Благодаря его решительности и быстроте, он к вечеру подавил народные выступления, однако этим самым он сделал свое имя в Испании самым ненавидимым.

И даже несмотря на это, герцог Бергский продолжает верить, что испанская корона будет его. Причем он настолько уверовал себя в этом, что, опережая события, занимает апартаменты принца Астурийского в королевском дворце. Он пытается создать благоприятное впечатление о себе у испанцев и сгладить те впечатления, которые он оставил в душе каждого жителя Испании своими действиями 2 мая. Однако испанцы не были столь наивными, чтобы забыть кровавую резню в Мадриде в начале мая. Как замечает Делдерфилд: «Действительно ли сын трактирщика потерял испанскую корону именно в этот день или же Наполеон уже решил передать ее своему брату Жозефу, королю Неаполитанскому? На этот вопрос никто не может ответить и сегодня. Единственно, в чем можно быть уверенным, - так это в том, что Мюрат, этот тщеславный, важничающий павлин, каким, собственно, он и был, стал бы гораздо более эффективным королем Испании, чем вялый, ожиревший Жозеф. Армия мыслила так же и весьма сожалела, что Наполеон сажает на престол своего брата. В яростных битвах, которые еще предстоят Мюрату, этот… мастер организации кавалерийских атак стоил бы в Испании столько же, сколько тысяча Жозефов Бонапартов».

Испанская корона не оказалась на голове герцога Бергского, однако император утолил его тщеславие, даровав ему корону Неаполя. Больше всех радовалась этому Каролина, супруга Мюрата. Более года ей приходилось ждать своей очереди, завидуя всем своим братьям и сестрам, которые стали королевами и королями, в то время как она сама оставалась всего лишь герцогиней. Каролина твердо решила, что она покажет себя такой королевой, которую неаполитанцы никогда не забудут. Правда, заполучив неаполитанскую корону, Мюрат, что удивительно, не проявляет желания поскорее оказаться в своих новых владениях. Как пишут Шаванон и Сен-Ив, «он, без сомнения, желал бы управлять Неаполем точно так же, как герцогством Берг, то есть оставаясь в Париже». Герцог Бергский вместо того, чтобы отправиться в Неаполь, едет на воды в Бареже, потом на Контре, оттуда едет в замок де Буй, где гостит у маршала Ланна; в начале августа он приезжает в Париж, где ожидает инструкций от Наполеона, не очень-то их добиваясь.

Все эти задержки раздражают Наполеона и он просит новоиспеченного неаполитанского короля побыстрее отправиться в свое королевство. Но Мюрат вновь медлит, что вызывает очередную порцию недовольства императора. В одном из писем он говорит своему зятю: «Я бы с удовольствием узнал, что вы отправляетесь в самое скорое время». И чтобы все-таки ускорить передвижение Мюрата в Неаполь, Наполеон распоряжается прекратить выплачивать Иоахиму маршальское жалованье. Только после этого Мюрат, наконец-то, отправляется к своим новым подданным. 6 сентября 1808 года он вступает в Неаполь.

Правда, все надежды маршала на самостоятельное управление своими территориями наталкиваются на непреклонные указания Наполеона. Ни одно сколько-нибудь существенное дело не может быть сделано неаполитанским королем без согласования с Бонапартом. Мюрату запрещено отправлять послов в европейские дворы, поскольку Неаполитанское королевство – территория французской империи, а не самостоятельное государство и в случае неповиновения грозил Мюрату установить в Неаполе правление в должности вице-короля, как это было сделано в остальной покорённой Италии.

Однако, по заявлениям итальянских историков, правление Мюрата, в итоге, благотворно сказалось на развитии неаполитанских провинций. Но из-за постоянных стычек с Наполеоном, Мюрату не удается применить на практике все свои замыслы. Постоянные упреки и даже угрозы императора выводят неаполитанского короля из состояния равновесия, он часто впадает сначала в бешенство, а потом в прострацию. Доходит до того, что в знак несогласия с политикой и действиями своего августейшего шурина, Мюрат на некоторое время отказывается носить знаки ордена Почетного Легиона. Правда, Наполеону от этого - ни горячо, ни холодно.

Когда Наполеон призывает неаполитанского короля принять участие в предстоящей войне с Россией, Мюрат в очередной раз впадает в депрессию. Ему так нравится быть королем и управлять своими подданными, что он не желает покидать Неаполь ни при каких обстоятельствах. В этом он находит поддержку своих министров. Однако для него военная слава, почести стоят не меньше, а, возможно, и больше, чем трон. Поэтому он соглашается на предложение Наполеона. Тем более, что ему так необходимо вновь завоевать расположение Наполеона, которое, как он чувствовал, сильно пошатнулось с момента его восшествия на неаполитанский престол.

Оставив Каролину регентшей, Мюрат выехал в армию, и отбыл туда как и подобает монарху. За ним следовал гигантский багаж, в котором нашлось место даже духам. Имелся также полный штат камергеров, конюхов, пажей, лакеев и лучших парижских поваров. Для очередного похода Мюрат даже придумал себе новую форму: сапоги желтого цвета, панталоны алые с золотыми галунами, мундир небесно-голубой, украшенный золотым позументом, а его доломан малинового бархата был подбит соболем; украшенная золотым позументом треуголка была огромных размеров, даже с точки зрения моды тех дней, и увенчана белыми страусовыми перьями, которые крепились большой бриллиантовой брошью; позолоченная сабля и золотой ремень были обрамлены бриллиантами, пистолеты, торчавшие из усыпанной самоцветами кобуры, были отделаны золотом, рубинами, изумрудами и сапфирами и бриллиантами. В поход неаполитанский король взял 60 превосходных скакунов с попоной из тигровой шкуры, золотой уздечкой и золотыми стременами. Следуя воспоминаниям прочти всех современников, можно сказать, что Мюрат был в своем репертуаре.

Во время преследования армии Барклая де Толли, Мюрат командует авангардом, настойчиво и без отдыха двигаясь вслед за уходящими русскими войсками. К сожалению, подобная тактика приносила скорее ущерб, нежели успехи. В своем рапорте от 2 июля генерал Себастиани с горечью пишет: «Наши лошади падают от истощения, а люди не едят ничего, кроме конины; их измучила непогода». Однако Мюрат старается не замечать ни усталость своих кавалеристов, ни огромный падеж среди лошадей, ни нехватку продовольствия и особенно фуража. Он видел перед собой только ускользающих русских, с которыми страстно желал сразиться и в боях с которыми мечтал завоевать славу. Это его стремление было настолько велико, что он, маршал, неаполитанский король, участвует в каждой мало-мальской схватке.

Наконец под Островно произошел первый серьезный бой. По свидетельству участника боя Тириона де Меца, Мюрат, войдя в раж, кричал своим солдатам: «Бейте этих каналий!» - и его хлыст гулял по спинам казаков.

Несмотря на это, Мюрат продолжает с прежнем рвением, переходящим в неистовство, преследовать русских, что вызывает неодобрение многих. Маршал Даву именует неаполитанского короля не иначе как «безумный». По словам Коленкура, «воинственный пыл короля часто заставлял его даже помимо собственной воли подогревать главную страсть императора, т.е. страсть к войне. Он, однако, видел трудности русской кампании и в разговорах с некоторыми лицами заранее скорбел об их последствиях… Но наилучшие намерения короля рассеивались, как только он видел неприятеля или слышал пушечные выстрелы. Он не мог тогда совладать больше со своим пылом. Он мечтал обо всех тех успехах, которых способно было добиться его мужество»

В Бородинском сражении Мюрат, как всегда, оказывается в самых опасных местах: его видели и у Семеновских флешей, и у Курганной высоты, и на Семеновских высотах. И везде он руководит своей кавалерией. Во время штурма Семеновских флешей неаполитанскому королю несколько раз приходилось даже спасаться в каре французской пехоты.

Битва закончилась с наступлением темноты. Мюрат не покидал поле сражения всю ночь. По свидетельству одного офицера гвардии, неаполитанский король следит за ампутацией ног у двух русских артиллеристов, которую производил личный хирург маршала. По окончании операции Мюрат поднес каждому из них по стакану вина. Вид Бородинского поля, покрытого горами трупов, произвел на Мюрата неигладимое впечатление. Почти все современники – участники сражения, видевшие маршала в эти минуты, вспоминали об его отрешенном, подавленном взгляде.

Мюрат провел ночь в одной из императорских палаток. Когда появился Ней, он дружески поздоровался с ним, а потом произнес: «Вчера был жаркий день, я никогда не видел сражения, подобного этому, с таким артиллерийским огнем; при Эйлау не меньше стреляли из пушек, но это были ядра. Вчера же две армии были так близко друг к другу, что почти все время стреляли картечью». – «Мы не разбили яйца, - ответил Ней, - потери врага громадны, нравственно он должен был быть страшно потрясен; его надо преследовать, чтобы воспользоваться победой». На это Мюрат ответил: «Однако он отступил в хорошем порядке». – Я не могу поверить, - произнес Ней, - как это могло быть после такого удара?»

На следующий день Мюрат вновь возглавил авангард и двинулся вслед за русской армией, которая ночью оставила поле битвы и продолжала свой отход к Москве.

Недалеко от села Крымское, произошел ожесточенный бой с арьергардом русской армии под начальством Милорадовича. Мюрат гнал своих солдат в бой, хотя он был, в сущности, бесполезный для французов. По словам генерала Дедема, Мюрат ввязался в эту схватку только ради того, чтобы захватить «очень приятный шато, который весьма подходил для неаполитанского короля», и который хотел там заночевать.

Не останавливаясь в русской столице, неаполитанский король последовал за Кутузовым и к концу сентября остановился недалеко от Тарутино, куда отошли русские войска.

С этого момента и до контрнаступления Кутузова, между французским авангардом и русскими было заключено «негласное перемирие», во время которого тщеславный Мюрат с удовольствием показывается на виду перед русскими аванпостами. Его приводило в восторг, что на него обращают внимание. Казаки доходили до того, что делая вид, что восхищаются им (вполне, возможно, казаки на самом деле восхищались этим великолепным кавалеристом), назвали его своим королем. Наивный Мюрат даже писал об этом Наполеону, что вызывало у императора не только удивление, но повергало его в недоумение. «Мюрат, король казаков? Что за глупость!» Марбо пишет относительно поведения неаполитанского короля в это время следующее: «Мюрат, гордый своим высоким ростом, своей смелостью, всегда носивший весьма странные, блестящие костюмы, привлек внимание противника. Ему нравилось вести с русскими переговоры, поэтому он обменивался подарками с казачьими командирами. Однажды, раздарив все свои часы, Мюрат взялся за часы подчиненных. Но все потом были довольны возмещением ущерба.

Кутузов воспользовался этими встречами, чтобы поддерживать во французах ложные надежды на мир». Поэтому Мюрат был просто ошарашен, когда эти «дружелюбно настроенные» русские нанесли удар по его войскам у Винькова.

Когда Наполеон узнал об этом, он понял, что ждать мира от русского царя не имеет смысла. Император поднял армию и двинулся к Калуге. Однако у Малоярославца путь Великой армии был прегражден Кутузовым. После ожесточенного боя, Наполеон понял, что пробиться в южные губернии не удастся и начал отступление к Смоленску, где должны быть собраны большие склады.

Во время отступления Мюрат не только ничем себя не проявил, но его не было ни видно, ни слышно. До Березины он производил впечатление человека совершенно сникшего, но у Березины, когда армия оказалась у катастрофическом положении, неаполитанский король упал духом окончательно. По словам Сегюра, вместо того, чтобы предложить вариант спасения остатков армии, «Мюрат считал, что теперь время думать только о том, как спасти Наполеона... он объявил своему шурину, что считает переправу невозможной; он настаивал, чтобы тот спасался сам, пока еще есть время». Наполеон отверг это малодушное предложение.

В Сморгони Наполеон решил оставить остатки армии и возвратиться в Париж. Собрав маршалов, он объявил им о своем решении: «Я оставляю командование армией неаполитанскому королю. Надеюсь, что вы будете повиноваться ему, как мне, и что среди вас будет царить полнейшее согласие!»

Манфред в своем труде о Наполеоне пишет по поводу назначения Мюрата следующее: «В выборе главнокомандующего сказалось... монархическое перерождение Бонапарта. В 1799 году он оставил египетскую армию самому способному из своих генералов – Клеберу. В 1812 году он поручил ее не Даву, наиболее крупному полководцу, даже не Евгению Богарне, а старшему по монархической иерархии – Мюрату».

Многих удивило это назначение. Куанье в своих «Записках» пишет: «Всех ошарашило, что теперь ими будет командовать Неаполитанский король, конечно, непревзойденный рубака, готовый грудью встретить опасность в жаркой схватке, но при этом слывший палачом собственной кавалерии... Он был лучшим и прекраснейшим кавалеристом Европы, но совершенно не заботился об участи вверенных ему людей... Конечно, не достойно хулить своих командиров, но Император мог бы сделать лучший выбор».

Надежда на то, что неаполитанский король что-нибудь предпримет, исчезла в первый же день его начальства. По словам графа Сегюра, «среди этого страшного беспорядка нужен был колосс, чтобы стать центром всего, а этот колосс только что исчез. В громадной пустоте, оставленной им, Мюрат был едва заметен».

Добравшись до Гумбинена, Мюрат вызвал всех на военный совет, где вместо обсуждения дальнейших действий, Мюрат предпринял попытку измены. Когда все маршалы собрались, он начал говорить, что нельзя служить безумцу, что он очень жалеет о том, что не принял предложения англичан, «прояви я благоразумие, я бы и по сей день спокойно сидел на троне, как австрийский император и король Пруссии». Мюрат понимал, что после поражения Великой армии в России, его собственное положение станет более неустойчивым и таким образом хотел отмежеваться от политики императора. Правда, эта его попытка была пресечена резким упреком маршала Даву: «Король прусский и император австрийский, - короли милостью Божию, их создало время и привычки народов! А вы король только по милости Наполеона и созданы пролитой французской кровью! Вы можете оставаться королем, только благодаря Наполеону и оставаясь верным Франции! Вас ослепляет черная неблагодарность».

После таких слов неаполитанский король сник и растерялся. Он ничего не мог членораздельно ответить на резкий упрек «железного маршала».

Даже учитывая некоторые смягчающие обстоятельства, маршал Мюрат с позором доказал свою неспособность командовать разбитой армией. Для этой цели он оказался совершенно не подготовленным.

Вообще, после отъезда Наполеона, все помыслы Мюрата были направлены на то, чтобы поскорее оказаться в Неаполе и сделать все, чтобы неаполитанская корона осталась на его голове, если ситуация сложится против Наполеона.

16 января 1813 года в Познани, куда Мюрат перевел свою ставку, он слагает с себя командование армией в пользу Евгения Богарне, чтобы как можно быстрее прибыть в Неаполитанское королевство, хотя его миссию, возложенную на него Наполеоном, нельзя никак считать выполненной. В письме к императору неаполитанский король писал, что он весьма неохотно оставляет командование Великой армией и слагает с себя руководство «исключительно по причине здоровья, которое за последние 5-6 дней ухудшилось настолько, что я не в состоянии добросовестно заниматься административными вопросами».

Через две недели беспрерывной скачки король Иоахим вернулся к себе в Неаполь. «Недурно для больного!» - прокомментировал с улыбкой Евгений Богарне, когда до него дошла эта новость. Прибыв в свое королевство, Мюрат уже думает лишь о способе сохранения короны, полученной из рук Наполеона. Верность императору, как это не прискорбно отметить, в перечень необходимых для достижения этой цели средств никак не вписывается. Теперь маршала Иоахима Мюрата не существует. Есть только король Иоахим, и думает он лишь о «благе своих подданных», или вернее сказать, о сохранении собственной короны. Солдат превращается в политикана. И это притом, что в политических вопросах и интригах он разбирался либо очень плохо, либо совсем не понимал в них ничего. Он наивно полагает, что договорившись с австрийцами и англичанами и изменив Наполеону, он оставит себе неаполитанский престол.

Правда, вначале Мюрат действует тайно, боясь гнева своего августейшего шурина. Несмотря на поражение в России, Наполеон еще был силен и раздражать его раньше времени у Мюрата не было никакого желания. Сразу после совета в Гумбинене, Мюрат тайно отправил двух неаполитанцев из своего штаба – герцога Карафа де Нойа и князя Кариати к Меттерниху, чтобы те прозондировали почву относительно возможности заключения с австрийцами соглашения, по которому Мюрату гарантировалась бы корона в случае падения Наполеона. Между тем, Каролина также начинает свою деятельность в том же направлении, что и Мюрат.

Несколько двусмысленное поведение зятя начинает беспокоить Наполеона, что вызывает и недоумение и раздражение императора. Доходит до того, что в «Монитере» начинают появляться статьи, которые намекают на предательство Мюрата.

Устрашенный угрозами Наполеона, неаполитанский король не осмеливается довести дело до полного разрыва и пишет императору в Дрезден, предлагая свои услуги: «Прошу Вас, сир, снова проникнуться уверенностью, скрепленной двумя десятками лет проверенной преданности. – Помните, сир, что я считаю для себя честью командовать неаполитанскими войсками, сражающимися во имя Вас, а также то, что я способен закончить мою благородную карьеру (она вся прошла под Вашим покровительством), лишившись трона и жизни, но только не пожертвовав честью». Таким образом, Мюрат, не прерывая переговорный процесс с австрийцами и не желая далее раздражать Наполеона своей двусмысленной политикой, принимает решение выехать в Дрезден и возглавить кавалерию Великой армии.

По дороге в Дрезден маршал встретил курьера с секретными депешами от своего личного представителя в Вене Кариати. Поскольку вся информация была засекречена, то Мюрат распорядился следовать курьеру в Неаполь для расшифровки, а сам продолжил путь в Германию. Если бы Мюрат смог прочитать депеши сразу, нет никакого сомнения, что его решение примкнуть к Наполеону было бы тотчас же изменено, поскольку в них выражалось согласие Австрии гарантировать неаполитанскую корону Мюрату при условии, что он покинет Наполеона и встанет в ряды коалиции. Помимо этого, в депешах сообщалось, что Австрия объявляет войну Франции.
Воссоединившись с Наполеоном, Мюрат принимает участие в Дрезденском сражении, где его вновь видят руководящим массированной атакой французской кавалерии. Для Мюрата это была предпоследняя битва в составе Великой армии и последняя, где он торжествовал во главе своих кавалеристов.

После поражения французской армии под Лейпцигом, Мюрат еще находится с Наполеоном, но уже 22 октября близ Оллендорфа он встречается с австрийским эмиссаром, а через три дня навсегда решает покинуть Великую армию. В последнем разговоре с императором, он пытался оправдать свой отъезд тем, что его присутствие в Неаполе необходимо в большей степени, чем здесь, в Великой армии, к тому же он «пообещал» оказать всяческое содействие в Италии вице-королю Евгению Богарне.

Наполеон не питал иллюзий относительно истинных намерений неаполитанского короля, однако не высказал никаких упреков. Вместо этого он крепко обнял Мюрата, возможно чувствуя, что больше никогда его не увидит. Так оно и случилось.

Находясь проездом в Риме, он имеет разговор с австрийским представителем графом фон Мира, которому заявляет: «Мой выбор окончателен. Я желаю присоединиться к членам коалиции, защищать их дело, способствовать изгнанию французских войск из Италии. Надеюсь, что мне дадут воспользоваться преимуществами, которые из этого проистекут. Я обещаю прямо и открыто отказаться от связей с Францией. Я готов заключить союз с Австрией и действовать в полном согласии с ее намерениями, при условии, что она во всех случаях поддержит меня и поможет мне добиться необходимых преимуществ». Итак, предательство осуществилось. Однако желая получить еще более крепкие гарантии сохранения неаполитанской короны, Мюрат продолжает везде и со всеми торговаться; он ставит свою преданность в зависимости от того, какая из сторон посулит побольше выгод.

Выполняя условия подписанного договора, Мюрат 17 января 1814 года обращается с прокламацией к народам Апеннинского полуострова: «Жажда справедливости подвигла нас к поиску союза с державами, объединившимися в коалицию против Французского Императора, и мы имели счастье быть принятыми в этот союз. Великие мира сего не воспротивятся нашим действиям, когда с согласия этих держав, мы вступив в законное владение Италией до правого берега реки По, и это не будет расценено как проявление враждебности по отношению к ним».

А Наполеону в это же время Мюрат пишет: «Сир, скажите лишь слово и я пожертвую семьей, подданными; я погибну, но на Вашей службе. Навернувшиеся на глаза слезы мешают мне продолжать…». Догадываясь о переговорах своего зятя с австрийцами, Наполеон, тем не менее, искренне поражен новостью о переходе неаполитанского короля на сторону коалиции: «Мюрат! Нет, это невозможно! Нет. Причина этого предательства – в его жене. Да, это Каролина! Она полностью подчинила его себе! Он так ее любит!».

Мюрат неловко и неумело мечется, но хочет любой ценой удержаться на плаву, во главе Неаполитанского королевства, и Каролина призывает его быть твердым на этом пути предательства. После падения Империи и отречения Наполеона в апреле 1814 года, Мюрат и Каролина остались единственными из клана Бонапартов, которым удалось остаться на своих местах. Несмотря на то, что они сохранили неаполитанскую корону, они не могли не видеть, что роль ренегатов имеет и отрицательную сторону. Им никто не верит, даже австрийцы, которых венценосная семейка записала в свои друзья. Бонапартисты же просто их ненавидели и презирали. Ко всему прочему, от Каролины отвернулась ее мать, которая не простила своей дочери такого мерзкого поступка. Когда неаполитанская королева преподнесла матери в качестве подарка восемь прекрасных скакунов, Летиция возвратила их со словами: «Я прихожу в ужас от предателей и предательств». Как пишет Рональд Делдерфилд, Каролина «была исключительно толстокожей женщиной и возобновила попытки к примирению со своей матерью, заявляя, что происшедшее не ее вина, что она не имела никакого отношения к дезертирству Мюрата и что «она была не способна командовать своим мужем». Мадам матушка редко смеялась, но, должно быть, она заулыбалась от подобных извинений, и, если верить корреспонденции Наполеона по этому вопросу, она ответила: «Только через твой труп смог бы твой муж порвать с твоим братом, твоим благодетелем и твоим господином».

Однако положение семейства Мюрат нельзя назвать прочным, скорее оно было более чем неопределенным. Папа Пий VII настаивает на возвращении неаполитанским Бурбонам их королевства; Людовик XVIII, воссевший на прародительский престол во Франции, также принялся оспаривать право Мюрата на неаполитанскую корону, отнятую у легитимной династии. Измена Мюрата Наполеону и его переход на сторону коалиции уже ничего не стоит. Принцип легитимизма – вот главный довод для феодальных монархов Европы.

На Венском конгрессе, собранном после падения Наполеона, Талейран уже настаивает на возвращении неаполитанского престола «легитимному монарху». «Необходимо изгнать Мюрата, - заявляет он, - ибо пора вытравить неуважение к законному престолонаследию из всех уголков Европы, если мы не хотим, чтобы Революция продолжала тлеть». Его поддерживают испанский и русский представители. Только австрийская сторона еще пытается защитить Мюрата, поскольку в данной ситуации он им более полезен и, что самое главное, более податлив и сговорчив. Но сумасбродство Мюрата простирается до того, что он пилит единственный сук, на котором сидит - пытаясь задобрить Талейрана, Мюрат готов пойти на заключение оборонительного союза с Парижем против... Австрии.

Явление Наполеона с Эльба и начавшиеся 100 дней, окончательно "срывают крышу" Мюрата. Он забывает о своих нынешних союзниках и восторженно пишет императору: «С невыразимой радостью узнал я об отплытии Вашего Величества к берегам Империи». И добавляет: «Мне хотелось бы получить некоторые сведения о взаимных передвижениях наших войск в Италии и во Франции… Именно теперь, - заключает он, - я смогу Вам доказать, как я всегда был Вам предан, и оправдаться в глазах Европы и Ваших собственных, заслужив справедливое мнение обо мне».

Но, выражаясь большевистским языком, Мюрат уже давно политический труп. Наполеон также это прекрасно понимает и не спешит принять в свои распростертые объятия своего зятя. Бонапарт хочет мира, хочет трона и спокойствия. И он слишком хорошо знает Мюрата, чтобы понимать, что такой взбалмошный союзник, желающий махать саблей ему ни к чему. Однако европейские дворы никак не прореагировали на мирные предложение Наполеона и уже начала формироваться 7-я антифранцузская коалиция, а сам император объявлен «вне закона» как враг человечества.

Но Мюрат сходит с ума по-своему. Не дожидаясь реакции европейских монархов на мирные предложения Наполеона, неаполитанский король, совершенно потеряв рассудок, объявляет Австрии войну, причем тогда, когда император еще только приближается к Парижу — 18 марта. Во многом именно это подвигло европейские дворы не поверить в мирные заверения Наполеона и объявить Франции войну.

Тут следует отметить, что Мюрата многие обвиняют в том, что он погубил Наполеона. Дневники французов с горечью живописуют, что в России 1812 года не следовало ходить дальше Смоленска. Но неаполитанский король так усердно преследует арьергарды русских и так часто докладывает императору о близости русской армии, причем в ужасном состоянии, что Наполеон продолжает эту летальную для армии гонку. После Бородина, Мюрат должен был стать глазами армии, не упускающими русских из виду. Однако казаки настолько ловко морочили Мюрату голову, что Наполеон прозевал движение целой русской армии к Тарутино. Об этом упоминает в своих дневниках Коленкур. И вот третий раз, когда Мюрат подводит своего патрона. Будучи уже на острове Святой Елены, Наполеон, размышляя о стремительных действиях Мюрата, отмечал: «Сначала он сокрушил нас, покинув нас, а затем слишком тепло поддержал наше дело!».

Против Мюрата даже его жена Каролина. Она была так разгневана решением супруга, что прилюдно обвинила его в безумии, имея в виду, кстати, объявление войны Австрии, вроде как в поддержу действий её брата. Начав боевые действия против Австрии, Мюрат, пытаясь на этот раз обелить себя перед австрийским императором, пишет ему письмо, в котором по большей части обвинял своего недавнего покровителя в том, что тот посмел вступить в коалицию, направленную против Наполеона, что называл Наполеона «уголовным преступником», «достойным публичного преследования». В заключении Мюрат заявлял, что вынужден начать наступление, чтобы опередить заговор европейских держав против него.

При этом Мюрат продолжает писать примирительные письма Наполеону. И... предлагает поделить Италию с вице-королём, Евгением Богарнэ, на которого кинул армию в Польше. Богарнэ настороже и скорее готов воевать с неаполитанцами. Один шаг безумнее другого.

2-3 мая 1815 года в битве на реке Толентино Мюрат был наголову разбит, а его армия превратилась в беспорядочную толпу беглецов. Побежденный и подавленный король возвратился в Неаполь 18 мая в сопровождении эскорта из четырех польских уланов. Каролина встретила его самыми жестокими упреками. На ее резкие выпады совершенно опустошенный Мюрат произнес: «Не удивляйтесь, что видите меня живым, я сделал все что мог, чтобы умереть».

Удивительно, но после всего того, что произошло за последнее время, Мюрат вновь пытается начать переговоры с Австрией. На что получает вполне логичный ответ, что короля Иоахима более не существует.

Проведя ночь в своем дворце, Мюрат на следующий день, с наступлением темноты, бежал с деньгами и зашитыми за подкладку бриллиантами. Вскоре к Каролине прибыл один из победителей ее мужа – Нейперг, и заявил бывшей королеве, что принято решение интернировать ее в Триест. Мадам Мюрат, теперь ее величают именно так, покинула Неаполь 25 мая. Докладывая в Вену, Нейперг писал, что в его руках королева, «которая для своей страны в большей степени король, нежели ее идиот-супруг».

Лишенный трона, Мюрат отплывает во Францию, надеясь вновь предложить свои услуги Наполеону. Тщетно.
Две недели Мюрат жил затворником в Каннах, продолжая надеяться на благосклонность Наполеона.
В одном из писем мадам Рекамье, бывший неаполитанский король изливает всю свою горечь на императора: «Я все потерял ради Франции, Императора, а теперь он называет преступлением то, что я сделал, причем по его приказу. Он отказывает мне в разрешении сражаться и отомстить за себя… Я не свободен даже в выборе места собственной ссылки».

Правда, Мюрат позабыл, что в глазах Наполеона он – предатель и тот не желает полагаться на человека, который может вновь подвести его. Когда он узнает о поражении Наполеона под Ватерлоо и его вторичном отречении, Мюрат понимает, что ему рассчитывать стоит только на самого себя. И тут же ему приходит сумасбродная мысль: повторить то, что сделал Наполеон в марте 1815 года. По этому поводу Рональд Делдерфилд пишет: «На Мюрата огромное впечатление произвела театральность, которой сопровождалась высадка бежавшего с Эльбы Наполеона, и этот великолепный жест, это его безбоязненное приближение к войскам, посланным арестовать его, эта его демонстрация ордена Почетного легиона на открытой груди. Именно этот жест был особенно привлекателен для Мюрата… Теперь же он решил, что настал момент применить тот же самый прием и взлететь на неаполитанский трон на гребне народного восхищения.

25 августа 1815 года небольшой отряд Мюрата высадился в Бастии, на Корсике, где находился в течение месяца. 28 сентября, информированный известием, что неаполитанцы готовы встать под его знамена, Мюрат покидает Корсику и выходит в море, даже не удосуживаясь проверить достоверность этой информации.

6 октября разразился шторм, который разметал суда Мюрата, и когда маршал высадился на берег Калабрии численность его отряда сократилась с 200 до 25 человек. Это, однако, не смутило Мюрата. Перед тем как сойти на берег, он надел синий мундир с эполетами, треугольную шляпу с черными шелковыми шнурами и кокардой, отделанной двадцатью двумя крупными бриллиантами.

Вскоре отряд во главе с Мюратом двинулись к Пиццо. Было воскресенье, на площади города раскинулся рынок. Когда Мюрат со своими спутниками появился там, большинство жителей явно недоброжелательно встретили бывшего неаполитанского короля. Пока Мюрат пытался увлечь на свою сторону нескольких солдат, находящихся неподалеку, площадь опустела.

По настоятельной просьбе нескольких верных людей, Мюрат направился по дороге на Монтелеоне. Все поняли, что предприятие рухнуло и необходимо срочно спасаться. Однако вскоре их стала преследовать толпа во главе с неким Джорджо Пеллегрино. При нескольких залпах со стороны преследователей, большая часть отряда Мюрата бросилась в бегство, рядом с маршалом осталась только горстка самых преданных соратников. Подошедший вскоре капитан Трентакапилли арестовал Мюрата и его спутников.

Наспех созданный военный суд моментально вынес обвиняемому смертный приговор, в полном соответствии с введенным в свое время самим королем Иоахимом Уголовным кодексом.

Мюрат был заточен в замок, некогда возведенный Фердинандом Арагонским для защиты побережья. Камера, в которую поместили поверженного короля, представляла собой свиной хлев. «Пол покрыт был клейким навозом и отвратительные гады ползали по стенам; свет и воздух пропускала единственная отдушина, на половину заваленная мусором».

Мюрат отказывал любому суду в праве выносить приговор ему, монарху. И это говорил бывший якобинец, вдруг уверившийся в священном праве королей. Мюрат заявил своим судьям: «Частным людям не дано судить короля, ибо над ним только Господь и народ. Если же меня считают лишь маршалом Империи, то только совет маршалов может судить меня, равно как генерала – совет генералов».

Он пишет несколько писем: одно королеве, другое королю Фердинанду, два следующих – послам Англии и Австрии, в которых просит у них, чтобы государства антинаполеоновской коалиции взяли его под свою защиту.
Для суда над бывшим неаполитанским королем была учреждена военная комиссия из семи человек. Ее председателем был назначен штабной адъютант Фазуло, некогда служивший у Мюрата. Однако король Иоахим отказался предстать перед этой судебной комиссией. Своему защитнику Мюрат сказал: «Приказываю вам, сеньор Стараче, не говорить ни слова в мою защиту! Перед палачами не защищаются!»

Приговор, вынесенный Мюрату гласил: «Статья 1. Генерал Мюрат должен предстать перед военной комиссией, члены которой будут назначены военным министерством. Статья 2. Осужденному будет предоставлено лишь полчаса, чтобы иметь возможность побеседовать со священнослужителем и исповедаться». Фактически этот декрет соответствовал статьям 87-й и 91-й Уголовного кодекса, введенного по декрету самого Мюрата и каравшего смертной казнью всякого, кто покусится на смену образа правления.

Выслушав приговор с гордым, спокойным и презрительным видом, Мюрат назвал его бесчестным.
Пленнику предоставили всего четверть часа, чтобы он приготовился предстать перед Всевышним.

В последний день жизни Мюрат написал последнее письмо своей супруге Каролине. «Любезная моя Каролина, настал мой последний час, через несколько мгновений жизнь моя оборвется, а у тебя не станет супруга. Никогда не забывай: на моей жизни нет ни малейшего пятна несправедливости. Прощайте, дети мои, Ахилл, Летиция, Люсьен, Луиза. Предстаньте перед миром достойными меня. Я оставляю вас без королевства и без состояния, среди моих многочисленных недругов; так держитесь же все время вместе, покажите свое превосходство над постигшей вас судьбой, думайте о том, кто вы есть и кем вы были, и Господь благословит вас. Не проклинайте память обо мне. Я свидетельствую, что самым большим несчастьем последних минут моей жизни стало умереть вдали от моих детей».

Когда Мюрат закончил писать свое предсмертное письмо и передал его капитану Стратти, появился священник Масдеа, чтобы исповедать его. Мюрат принял духовника почтительно, однако сказал: «Нет, нет! Я не хочу исповедоваться, потому что не совершал греха».

13 октября 1815 года приговор был приведен в исполнение. Единственный, более или менее подробный рассказ о последних минутах неаполитанского короля, маршала Франции Иоахима Мюрата принадлежит канонику Масдеа, исповедовавшего осуждения. «Прибыв на место казни, - вспоминает Масдеа, - и обратившись к присутствующим, он (Мюрат) сказал: «Не думайте, что я принимаю смерть из чьих-либо иных рук, кроме Божьих; мне отвратителен только способ, каким это делается. Куда мне встать? Укажите, господин офицер». И, встав на несколько возвышенное место, он расстегнул одежды и, рванув их, обнажил грудь. «Стреляйте, - сказал он, - и не бойтесь, пусть свершится воля Господня!» Офицер приказал: «Повернитесь спиной». Тогда Мюрат приблизился к нему и с улыбкой, полной сострадания, воздев руки и глаза к нему, произнес: «Неужели вы думаете, что я стал бы противиться этим несчастным солдатам, обязанным совершить то, чего бы они не желали? Что я буду мешать кому бы то ни было покориться руке Всевышнего». Он возвращается на свое место. Обнажает грудь и снова говорит: «Стреляйте!» (По другой версии, Мюрат, встав перед строем солдат, крикнул: «Солдаты, исполните свой долг! Стреляйте в сердце! Пощадите мое лицо!») Таковы его последние слова. Священник возглашает: «Верую в Господа всемогущего!» - и приговор приведен в исполнение. Тело Иоахима Мюрата положили в обитый черный тафтой гроб и погребли в главной церкви, строительству которой он способствовал и которая была окончательно отстроена уже после его смерти на деньги короля. В церкви на следующий день отслужили торжественную мессу и был исполнен реквием. Так умер великий генерал Иоахим Мюрат».

А что тут не возможно выставить текст и фото ?
интересно написать смог , а выставил текст про маршала и картинки написано слишком короткий текст хотя текст ого го .

Продолжу о маршалах и генералах Великой армии .

ДАВУ. ЛУЧШИЙ МАРШАЛ НАПОЛЕОНА
Луи Николя Даву

1770-1823. Единственный маршал Наполеона, не проигравший к 1815 г. ни одного сражения.




Маршал-аристократ, ставший поклонником революции. За свои республиканские взгляды он дважды арестовывался.

Был требователен к себе и другим. «Железным маршалом» называли его.



«Это один из самых честных и безупречных воинов Франции» (Наполеон).

«Великий человек, еще не оцененный по достоинству» (Стендаль).

«Даву был Аракчеев императора Наполеона» (Л.Н. Толстой).

Отличался редким для маршала бескорыстием , личным мужеством и необыкновенным самообладанием в минуты опасности.
Еще в юности заслужил репутацию несговорчивого упрямца. В одежде был нарочито небрежлив. Обладал энциклопедическими знаниями и незаурядными математическими способностями. Его называют образованнейшим и самым талантливым маршалом Империи.



Блестящий стратег и тактик. Стремительный в атаке, он был совершенно хладнокровен и невероятно упорен в обороне.

В 1801 г. Даву женился на Луиза-Эме-Джули Леклерк (1772-1868), дочери богатого купца, сестре зятя Наполеона. Ее близкими подругами стали падчерица Первого консула Гортензия Богарне и одна из сестер – Каролина Бонапарт.



«Прекрасная, как ангел, она была проста, скромна и снисходительна».

В 1805 г. в сражении при Аустерлиц именно корпус маршала Даву выдержал главный удар русских войск, практически обеспечив Великой армии победу.

В 1806 году в битве при Ауэрштедте Даву разбил прусскую армию вдвое превосходившую его по численности, за что получил герцогский титул. Луи Николя постоянно находится в гуще боя. Его мундир был черен от порохового дыма, треуголка сбита с головы вражескими пулями. «Великий Фридрих уверял, - кричал он своим солдатам, - что Бог дает победу большим батальонам, но он лгал; побеждают лишь самые стойкие, а вы и ваш командующий как раз из их числа!». Это сражение сделало его знаменитым.
Во время сражения близ Прейсиш-Эйлау в 1807 г., когда его солдаты дрогнули, воскликнул: «Храбрые погибнут здесь, трусы умрут в Сибири!».

В 1809 году способствовал поражению австрийцев при Экмюле и Ваграме, за что получил княжеский титул.

В 1812 году во время Бородинской битвы под ним был убит его конь, сам Даву получил ранение, но продолжал командовать войсками. Командовал образцовым 1 корпусом «Великой армии».



Во время "Ста дней" военный министр Наполеона. "Париж я могу доверить только Вам" – говорил Наполеон, отказывая Даву, который рвался на передовую.

После битвы при Ватерлоо Даву выдвинул союзникам требование объявить полную амнистию всем лицам, участвовавшим в реставрации Наполеона, грозясь в противном случае вывести армию за Луару и продолжить сопротивление. Союзники были вынуждены уступить и принять его требование.

Умер Даву от туберкулеза легких в 1823 году. Незадолго перед смертью с гордостью заявил: «Я прожил жизнь честного человека; я умираю незапятнанным»

еще больше и интереснее http://www.adjudant.ru/fr-march/davout.htm

рыжий .
«Храбрейший из храбрых»
МАРШАЛ НЕЙ

«Что за человек! Что за солдат! Что за сорвиголова!»

Наполеон о маршале Нее.

Вторая авторская редакция статьи публикуется на сайте с 17.10.2011 года.




Маршал Ней – это имя, без всякого преувеличения, известно не только тем кто увлекается историей Франции, и в частности, эпохой Наполеона, но даже непосвященному читателю. Русский читатель, мало знакомый с маршалами Наполеона, на вопрос, каких маршалов великого императора он знает или о каких хотя бы слышал, без всякого сомнения назовет имя Нея, герцога Эльхингенского, князя Московского, которого не слишком щедрый на похвалы Наполеон однажды назвал «храбрейшим из храбрых».
В отличие от большинства маршалов Наполеона, Ней не придавал никакого значения титулам, чинам, знакам отличия и прочей атрибутики, которая присутствовала и присутствует у многих военных и государственных людей. Он мыслил исключительно о славе ради славы, не задумываясь о тех выгодах и льготах, которые она может дать. Как пишет Делдерфилд: «Ней, вероятно, был бы согласен всю жизнь прожить на жалованье рядового, лишь бы его прославляли как человека, выигравшего для Франции не одну битву, а общество знало бы как военачальника, идущего в бой на десять шагов впереди самого быстрого из его солдат»1.
Солдаты боготворили его, и когда Ней появлялся на поле боя, солдаты, даже раненые, собирались духом и шли за своим командиром.
Прав был Рональд Делдерфилд, когда охарактеризовывая фигуру маршала Ней, писал, что «Мишель Ней – это квинтэссенция всего того, что составляет легенду о Наполеоне. Когда он умирал одним декабрьским утром спиной к стене, с ним умирал дух Империи, и люди, которые, звеня саблями, пролетели пол-Европы вслед за одним склонным к полноте неутомимым корсиканским авантюристом, переходили из жизни в сагу, подобную тем, которые менестрели распевали в застланных камышом залах тысячу лет назад»
Мишель Ней родился 10 января 1769 года в Сарлуи, в семье бочара. По словам одного из его биографов, обнаружить среди предков будущего маршала представителя знатного рода – не что иное, как совершеннейшая химера3.
Отец будущего маршала, Пьер Ней, был родом из Фридрихсхафена, расположенного на берегу Констанцкого (ныне Баденского) озера. Несколько лет он прослужил во французской армии и участвовал в семилетней войне, дослужившись до звания сержанта. После окончания войны, он осел в Сарлуи (1766 год) и занялся бондарным делом, чтобы прокормить семью.
Женившись на местной девушке Маргерит Граванинье, он стал отцом троих детей, старший из которых, Жан, родился в 1767 году, а дочь – младшая в семье – пять лет спустя. таким образом Мишель был вторым ребенком в семье.
Несмотря на то, что Пьер Ней был владельцем нескольких небольших участков земли, основное его ремесло, приносившее хороших доход в семейный бюджет, являлось бондарное дело.
По словам биографа маршала, именно ремесло бочара помогло семье Неев выжить во время небывало морозной зимы 1785 года, пустившей многих односельчан по миру4.
Семья Нея была протестантской, однако когда Мишель подрос, отец все же решил отдать его для обучения в католический College des Augustins. Учение давалось маленькому Мишелю без труда, о чем красноречиво свидетельствовали его весьма неплохие школьные отметки5.
По окончании учебы Мишель четыре года отработал в нотариальной конторе. Эта работа не приносила никакой радости молодому человеку и когда ему стукнуло 19 лет, он решил посвятить себя военному делу.
Отец все понял и не воспротивился этому решению сына. Но родственник Мишеля - Никола Ней - не согласился с таким решением. Он злился и даже грозился, однако все было бесполезно. Шестнадцатилетняя сестра Мишеля, Маргерит, с гордостью сказала брату: «Ты будешь носить красивую форму, и я надеюсь на это». В ответ Мишель поцеловал ее и произнес: «Когда я возвращусь, ты будешь замужем, а я – генералом»6.

6 декабря 1788 года Мишель Ней записался добровольцем в гусарский полк (Regiment Colonel-General des hussards), который нес гарнизонную службу в приграничном Меце. Он служит в армии с удовольствием и обращает на себя внимание полкового начальства. Поначалу, правда, его отличает от других только ярко-рыжая шевелюра, за что впоследствии в армии ему дадут прозвище «Le Rougeaud» (На русский язык можно перевести, как «красноликий» или «красномордый»). По свидетельству одной из современниц, «наружность его (Нея) была гораздо лучше, нежели представляют ее на всех портретах, исключая Жерарова… где он даже польщен… он [Ней] одушевлялся в разговоре… и тогда физиономия его делалась истинно прекрасна»7.
Ней прослыл в своем гусарском полку превосходным фехтовальщиком. В пехотном полку де Вентимилля, располагавшемся также в Меце, немедленно нашелся свой кандидат в лидеры по умению владеть шпагой. Он был настолько хвастливым, что его хвастовство перерастало в оскорбительные выходки, направленные в адрес Мишеля и его умения держать шпагу; он бросал Нею один вызов за другим и, несмотря на то, что в то время дуэли в армии были запрещены, этот вызов был принят. Встреча состоялась, однако как только оба противника сошлись в схватке, неожиданно появился полковник с двумя помощниками, которые были кем-то предупреждены об этой дуэли.
Мишель был посажен в полковую тюрьму, однако его сослуживцы написали длинное ходатайство, прося полковника проявить снисхождение и которое возымело положительное действие на командование полка. Ней был освобожден из-под стражи.
Едва Ней возвратился в полк, как его визави из полка де Вентимилля тотчас же принялся вновь насмехаться над ним. Мишель был в ярости и поклялся, что обязательно накажет этого выскочку. Новая встреча не заставила себя долго ждать, но на этот раз товарищи Нея подготовили поединок более тщательным образом: несколько человек зорко следили за всей округой, чтобы тотчас же предупредить дуэлянтов о приближении начальства; на месте, где должна была состояться дуэль, помимо секундантов, присутствовал врач с необходимыми инструментами и лекарствами для оказания медицинской помощи. Схватка была яростной: оба соперника сражались ожесточенно, дважды Мишель избегал опасного выпада своего противника, вовремя парировав его. Несмотря на волнения своих соратников, Ней был совершенно спокоен, а насмешливая улыбка, застывшая на его лице, недвусмысленно давала понять противнику, что он все равно побьет его и не боится его ударов. И вот, настал тот момент, когда Мишель Ней, удачно сделав выпад, ранил своего соперника. Рана была настолько серьезной, что кто-то из окружения Нея произнес: «Его карьере фехтовальщика пришел конец». Честь полка была восстановлена.
Этот поединок сошел с рук Мишелю и он не понес никакого наказания.
Несмотря на похвальные отзывы командования полка и хорошие показатели в служебном плане, было одно «но», которое не давало Мишелю покоя. Ему, как уроженцу Лотарингии, пришлось в армии срочно осваивать французский язык. Дело в том, что если Мишель очень хорошо знал немецкий язык, на котором свободно разговаривало местное население Лотарингии, на протяжении многих веков находившееся под властью Священной Римской империи, то с французским у него были проблемы, которые могли стать причиной затруднений в служебном плане. Ней говорил по-французски с заметным немецким акцентом, что же касалось чтения и письма, то тут дела обстояли еще хуже. Мишель взялся за дело со всей серьезностью и, хотя его французский так и не стал безупречным, он смог не только овладеть им, но и сдать успешно необходимые экзамены.
Тем временем во Франции нарастала социальная напряженность – предвестник грядущего революционного взрыва.
Гусар Ней был поглощен задачей стать отличным солдатом, а посему не располагал достаточным временем для того, чтобы слушать известия и истории из Парижа и Версаля, которыми были заняты умы солдат и офицеров. Из этих разговоров Ней знал, что финансы Франции находились в плачевном состоянии и король, чтобы выправить положение назначал то одного, то другого финансиста и наконец назначил министром финансов Франции банкира Неккера. Однако все эти политические разговоры не могли надолго отвлечь молодого Нея от изучения солдатского ремесла: он предпочитал тренировки и изучение тактики всей этой политической болтовне.
Начавшаяся во Франции в 1789 году революция открыла перед Неем, как и перед многими другими честолюбивыми военными из низов, широкий путь к карьере. «Революция, исключившая множество людей [из армии], - писал один роялистский автор, - поставила на их места других для нее надобных, на которых бы они никогда без нее не были. Адвокаты, купцы… сержанты и капралы… поставлены были в предводители [французского] войска»8.
В первый день нового 1791 года Ней получает первое свое повышение - чин капрала-квартирмейстера. Однако радость от этого была через несколько месяцев омрачена смертью матери, скончавшейся в ноябре. Ее смерть очень сильно потрясла Нея. «Я обещал ей, что приеду домой генералом», - со слезами на глазах говорил Мишель. Он часто вспоминал ее, мысленно задавая себе вопросы: «Где она? Увидит ли он ее снова? Не может быть, что я никогда не увижу ее!»9 Он часто думал о бессмертии, порой начинал чувствовать что-то необычное, на что не мог найти ответа. Его товарищи, пытаясь успокоить его, отрицали загробную жизнь, но это совершенно не утешало Мишеля. «Если я когда-нибудь стану генералом, то моя мать узнает об этом», - говорил он10.
1 февраля 1792 года Ней получает очередное повышение – чин вахмистра.
Полк, в котором служит Ней был переименован в Пятый гусарский и направлен в укрепленный лагерь Кариган, в армию, которой командовал генерал Лафайет. Ней находится там, когда герцог Брауншвейгский, собирающийся двинуться на Париж, выпустил манифест к французам, в котором говорилось, что союзники вторгнуться на территорию Франции для восстановления законной династии Бурбонов и короля Людовика XVI, что всякий, кто будет взят с оружием в руках будет повешен, и если какие-либо действия взбунтовавшегося народа нанесут вред королю и его семейству, то Париж будет предан огню и разграблению.
Положение Франции было опасным: прусские войска во главе с герцогом Брауншвейгским были готовы к походу на революционный Париж, австрийцы также были готовы к выступлению, Испания и Неаполитанское королевство мобилизовывали войска, Швеция и Россия обещали помочь антифранцузской коалиции, если это будет необходимо.
Однако Франция не испугалась ни угроз герцога Брауншвейгского, ни запугивания со стороны других европейских государств, готовых вступить против нее в войну. Тысячи добровольцев записывались волонтерами; тех, кто симпатизировал роялистам выгоняли из армии, сажали в тюрьму, откуда они отправлялись только одним путем – на гильотину. Возникала новая нация, формировалась новая армия. Правда, на первых порах это была плохо дисциплинированная толпа людей, которая только и делала, что говорила и спорила о политике. К тому же новая французская армия была плохо обучена и первые схватки с противником доказали это: французы вошли в Бельгию и планировали захватить Брюссель, однако в первых же боях с прекрасно экипированными профессиональными войсками союзников французские солдаты бежали. Казалось, что союзники победным маршем пройдут по территории Франции и быстро войдут в Париж, восстановив на престоле короля.
Несмотря на мобилизацию, революционный энтузиазм народа, молодой французской армии не хватало опыта и, особенно, способных офицеров, чтобы противостоять прекрасно вооруженным и обученным войскам коалиции. Лонгви и Верден – две большие пограничные крепости пали, враг стоял почти в ворот Парижа. Противник находился в Сарлуи, родине Нея, и отец Мишеля, Пьер Ней пошел добровольцем в армию.
Генерал Лафайет, друг Америки, не понимал этой новой возрождающейся Франции. Он ратовал за конституционную монархию и потому действовал с оглядкой на Париж. Когда Лафайет узнал, что король свергнут и заключен в тюрьму, он попытался повернуть войска против столицы для восстановления короля и конституционной монархии. Однако из этой затеи ничего не вышло.
После Лафайета армию Севера возглавил генерал Дюмурье. Еще до того, как он возглавил армию, Ней меняет нашивки вахмистра на погоны аджюдана. Это происходит 14 июня 1792 года. В конце октября он становится подпоручиком, а в начале ноября – поручиком 5-го гусарского полка.
У местечка Вальми армия Дюмурье и Келлермана преградила путь армии герцога Брауншвейгского. Пруссаки были уверены в победе, они знали, что им противостоят солдаты в оборванной одежде, многие из которые даже не нюхали пороха.
Однако эти оборванцы знали, что они защищают свою страну и стояли насмерть на этом, ставшем знаменитым, поле. И пруссаки повернули вспять перед голоногими санкюлотами, возвратившись за Рейн. Ней, который был уже младшим лейтенантом, получил первое настоящее боевое крещение и почувствовал приятный и опьяняющий вкус победы. После Вальми Дюмурье двинулся на Брюссель. Шесть недель спустя Мишель Ней вновь испытал вкус победы под Жемапом, и когда он входил в Брюссель 8 дней спустя он уже чувствовал себя ветераном.
Наш герой был в Брюсселе, когда пришло известие о казни короля. Никаких других достоверных сведений, кроме заявления генерала Сарразена, нет. Последний, правда, много лет спустя, уже во время реставрации Бурбонов, уверял всех, что он сам и Ней «с негодованием и яростью» восприняли «ужасное убийство наилучшего из королей»11. Так ли было на самом деле, - сказать трудно, хотя косвенно это заявление подтверждают слова Сен-Сира, когда, описывая положение, существовавшее во французской армии в начале революционных войн, он писал: «Не знаю, почему подозревали, что эти полки (кавалерийские, в которых служил и Ней – С.З.) были менее привержены революционному правительству, нежели прочие войска»12.
Если действительно Ней был возмущен расправой над Людовиком XVIII, это не помешало ему продолжать служить революционному правительству, вынесшему этот суровый вердикт.
Участвуя в боевых действиях, Ней проявляет храбрость, которая вскоре перерастет чуть ли не в легенды. Когда кто-то спросил маршала, испытывал ли он когда-нибудь страх, Ней ответил: «Нет, для этого у меня не было времени»13.
В свидетельстве, предоставленном генералом Ламарком Нею, молодому лейтенанту отдавалось должное: «Я, генерал Ламарк, главнокомандующий армией в Арденнах, удостоверяю, что лейтенант Ней из Четвертого гусарского полка, состоящий при мне адъютантом с 19 октября 1792-го по 4 июля 1793 года, исполнял свои обязанности, проявляя при этом ум, отвагу, энергию и бодрость духа во всех случаях и обстоятельствах, в которых находился, и даже среди опасностей он выказал проницательность и тактическое понимание, какие редко можно найти»14.
В то же время, гусары полка, видя неутомимость молодого лейтенанта, дали Нею свое свидетельство: «Мы, офицеры, сержанты и гусары Четвертого полка, удостоверяем, что гражданин Мишель Ней, лейтенант роты Де Бойи сего полка, на каждой должности, на которой мы его видели действовал как храбрый солдат и истинный республиканец; за все это время он выказал усердие в службе во имя интересов и благополучия Республики…»15.
12 апреля 1794 года Ней получает чин капитана. Тогда же его замечает генерал Клебер – один из самых выдающихся и ярких полководцев Республики. Будучи направлен в Самбра-Маасскую армию генерала Журдана, Клебер, к тому времени уже дивизионный генерал, заметил там Нея.
Однажды Клебер двигался по дороге с пикетом эскорта, проводя рекогносцировку. задавая вопросы командиру пикета и был приятно удивлен точными и решительными ответами молодого офицера. Возвратившись к своему штабу, Клебер спросил адъютанта:
- Кто этот молодой человек?
- Его зовут Ней, - ответил Пажоль. – Он – капитан Четвертого гусарского полка.
- Мне он нравится, - сказал Клебер. – Мне нравится как он сидит на лошади, и, кроме того, он показал прекрасное тактическое суждение. Он должен быть в моем штабе.
Предполагая организовать легкие летучие отряды для действий в авангарде, разведке, он искал толковых офицеров для этой цели и Ней, по его мнению, был именно таким командиром. Однако предложение Клебера не нашло отклика в душе Нея. Жан Батист настаивал, а когда Ней в очередной раз отказался, Клебер вскипел:
- Демократия в армии, молодой человек, - это хорошо, но, ей-Богу, генералы все еще имеют некоторые права!
На этот раз Ней согласился и некоторое время был адъютантом Клебера.
В небольшой, но ожесточенной схватке недалеко от Пеленберга Мишель Ней настолько отличился, что Клебер восторженно писал представителю народа Жиллю: «Капитан Ней, который исполнял обязанности адъютанта, продемонстрировал чудеса храбрости. С тридцатью драгунами 7-го драгунского полка и несколькими ординарцами он атаковал две сотни черных гусар и отбросил их, приведя в величайшее смятение»16.
Вообще, по своему темпераменту, Ней очень был похож на Клебера, что позволило генералу Сарразену сказать, что «Ней был вторым Клебером»17. Дружба с Клебером способствовала не только военной карьере Нея. В то время очень сильные позиции и влияние имело масонство. Именно благодаря Клеберу, Мишель становится не только членом масонской ложи «Девять сестер», но и ее магистром.

В августе 1794 года Ней участвует в дерзкой операции в тылу австрийцев. Несмотря на всю сложность и опасность этого мероприятия и будучи окруженным многочисленными врагами, молодой офицер не только прорвался через неприятельские ряды, но и захватил в плен, помимо рядовых солдат, австрийского офицера. «Подарок для генерала, - рапортовал Ней, представ перед Клебером.
Клебер был в восторге и повысил Нея до полковника. Он тотчас был прикреплен к авангарду, которым командовал генерал Бернадот. «Я воздаю огромную похвалу храбрости Нея, - писал Бернадот Клеберу. – Он помогает мне с усердием и умом; вы знаете об этом хорошо. Я должен сказать, и заявляю об этом совершенно искренне, что он во многом способствовал тому успеху, который мы имеем»18.
В боях под Майнцем Ней много раз отличался, демонстрируя не только личную храбрость, но и прекрасные тактические познания. В одном из боев он был тяжело ранен в руку. Рана была настолько серьезной, что Клебер и врачи настоятельно советовали Нею ампутировать ее. Однако Мишель категорически отказывался и оказался прав. Руку ему удалось сохранить.
Новый комиссар Конвента в войсках Клебера Мерлен де Теонвиль представил его к новому званию – бригадного генерала. В своем письме к Нею Мерлин писал: «Мой храбрый друг, езжайте и закончите ваше лечение в Сарлуи, на вашей родине. Я направлю просьбу к хирургу первого класса Бонавентуру, чтобы он прислал одного из своих учеников к вам. Возвращайтесь скорей и сообщайте нам о своем здоровье. Нам необходимы ваши силы в борьбе против врагов страны…»19.
Ней, однако, не стремится принять повышение Теонвиля и уезжает домой в ранге полковника.
После месяца лечения дома, Мишель возвратился в армию и был направлен под начальство генерала Журдана. Однако, узнав об этом, Клебер настоял на том, чтобы Ней был оставлен при нем.
Принимая участие в боевых действиях, Нею приходится руководит не только авангардом, но и арьергардом. Последнее обстоятельство дало очень многое Мишелю. Именно этот опыт прославит в будущем – в Испании и, особенно, в России имя Нея.
В кампании 1797 года Ней продолжает сражаться в рядах Самбра-Маасской армии. В бою близ Гиссена Ней, недавно получивший звание бригадного генерала, попадает в плен. По словам его биографов, причина этого – простая случайность. Во время отступления французской армии Ней, шедший со своими гусарами в арьергарде, обнаружил батарею конной артиллерии, по непонятной причине оказавшуюся без орудийной прислуги. Не желая, чтобы пушки попали в руки врага, Ней развернул своих кавалеристов, бросив их в атаку на австрийский полк, уже почти захвативший пушки. В ходе боя, отряд Нея был атакован во фланг полком тяжелых австрийских драгун и разбит. Сам ней, со сломанной сабле и придавленный убитой лошадью, был захвачен неприятелем20.
Ней пробыл в плену чуть больше месяца и был отпущен «на честное слово» 27 мая 1797 года, а затем уже обменен на взятого в плен австрийского генерала.
В кампании 1799 года против Второй антифранцузской коалиции Ней продолжает принимать участие в боевых действиях в Германии. В ходе осады Маннгейма Мишель, несмотря на высокое звание бригадного генерала, выполняет функции разведчика. На это его подвигло прекрасное знание немецкого языка. Правда, сначала Ней предложил генералу Бернадоту план внезапной ночной атаки города. Однако Бернадот с сомнением отнесся к этому плану и предложил для начала произвести разведку, даже не предполагая, что это дело Ней возьмет лично на себя. Переодевшись в крестьянина, он переправился через реку. Знание немецкого языка позволило Нею беспрепятственно пройти по всем австрийским позициям. Правда, единственной проблемой, которая вызывала настороженность Мишеля – был ров вокруг цитадели, который можно было перейти через подъемный мост. Продолжая свою разведку, Ней обратил внимание на беременную женщину и австрийского солдата, находящегося рядом с ней. Он приблизился к ним и предложил проводить женщину до дома. Однако австриец заявил, что она не нуждается в его помощи. На это Ней ответил, что женщина вряд ли сможет остаться в таком состоянии здесь, тем более, что разводной мост будет поднят. На это австрийский солдат ответил, что эта женщина – знакомая командира гарнизона, а посему разводной мост в случае необходимости будет опущен даже ночью.
Ней поклонился и ушел: он узнал много ценного. Он без проблем переправился на французский берег и когда стемнело взял 150 солдат и вновь бесшумно переправился через Рейн. К счастью для Нея разводной мост был опущен, чтобы пропустить «знакомую» женщину и австрийского солдата, которые подходили к мосту. Со штыками наперевес французские солдаты внезапным ударом опрокинули выставленную австрийцами стражу и ворвались в город. Внезапность нападения, темнота ночи, скрывшая от австрийцев малочисленность нападавших, командирский, громовой голос Нея, потребовавшего у коменданта немедленной сдачи крепости, - все это превратило в итоге дерзкий набег в успешную военную операцию21.
Несколько недель спустя после капитуляции Маннгейма военный министр направил из Парижа декрет Директории о присвоении Нею звания дивизионного генерала. Однако это высокое звание скорее озадачивает и даже пугает Нея, нежели радует. Он не уверен, чо столь высокое звание соответствует его способностям. В письме военному министру он писал: «Я получил, гражданин министр, Ваше письмо от 8-го числа сего месяца, в котором был приложен декрет Директории о присвоении мне звания дивизионного генерала. Директория в этом повышении, вероятно, только рассматривала благоприятные отзывы в отношении меня, которые достигли ее. Я принял бы это повышение, делающее мне честь, если бы мои таланты оправдали бы доброе отношение правительства ко мне. Я надеюсь, что оно правильно интерпретирует мой отказ… и я прошу, чтобы Вы уверили правительство в том, что мое поведение никогда не будет иметь никакой другой цели, чем заслужить еще большее его уважение»22.
Когда же Нею становится известно о решении правительства назначить его на пост командующего Рейнской армии, он почти с испугом пишет Директории: «Учли ли вы недостаточность моих военных способностей для того, чтобы доверить мне столь высокую должность?»23.
Четвертого мая военный министр ответил Нею, что Директория настаивает на этом повышении. Ней продолжает отказываться от нового звания и Бернадот предупреждает его не раздражать правительство, упорствую в своем отказе: «Посмотри вокруг, мой дорогой Ней, - писал Бернадот в письме от 14 мая 1799 года, - и честно мне ответь: разве твоя совесть не повелевает тебе распрощаться со скромностью, которая становится ложной и даже опасной тогда, когда она чрезмерна. Нам нужны герои, сердцам которых неведом страх, соблазны и которые, сверх того, исполнены благородного честолюбия… У кого, как не у тебя предостаточно этих талантов и качеств?.. Прощай, мой дорогой Ней. Я говорю с тобой как отец, но… также как и тот, кто связан с тобой узами искренней дружбы и огромного уважения»24.
Ней решил больше не отказываться и принял свое новое повышение – чин дивизионного генерала.
Возвратившись из Египта, Наполеон осуществляет государственный переворот, известный в истории как 18 брюмера. Теперь он – полновластный властелин Франции.
Ней находился в своей палатке в Рейнской армии, когда до него дошли новости об этом событии. Он, конечно же, слышал о генерале Бонапарте, и он знал, что тот был хорошим военным, как Моро. Он знал также, что Бонапарт был очень работоспособен, что он был не из тех говорунов, которые только и делают, что произносят пустые речи, когда в стране хаос. Ней знал, что этот генерал был человеком дела. Несмотря на то, что Мишеля донимали некоторые вопросы из-за скудости известий о событиях в Париже, он, как и большинство военных его эпохи, с осуждением относился к гражданскому обществу из-за его нестабильности, аморальности и развращенности. Поэтому нет ничего удивительного в том, что переворот им вполне одобряется.
Приветствуя переворот 18 брюмера, Ней, однако, - далеко не бонапартист. В письме своему другу, генералу Лекурбу в ноябре 1799 года, Ней пишет: «Поверьте мне, мой дорогой генерал, мое единственное честолюбие состоит в том, чтобы исполнить свой долг. Я никогда не унижусь до того, чтобы служить отдельным людям. Я всегда думаю лишь о моей стране… и пожертвую ради нее всем, если обстоятельства того потребуют»25.
В кампании 1800 года, как и в предыдущие годы, Ней вновь сражается в рядах Рейнской армии под командованием генерала Моро. В начале декабря Ней участвует в знаменитой битве под Гогенлинденом. По словам Питера Янга, именно Нею принадлежит основная заслуга в одержанной победе26. Не умаляя достоинства нашего героя, скажем, что это явное преувеличение. Ней, действительно сражался стойко и умело, однако ближе к истине слова, сказанные Гансом Дельбруком, что успех этого дня выпал на долю французов во многом благодаря «качественному превосходству войск и решительности юного генерала Ришпанса»27, который, не только отразил все атаки противника, но и, проявив инициативу, вышел в тыл австрийской армии и нанес удар, поддержанный войсками Нея и Груши.
Первая встреча Нея и Бонапарта произошла в мае 1801 года, когда Первый консул пригласил молодого генерала в Париж. Бонапарт тепло и радушно встречает молодого генерала, а в конце встречи преподнес Нею саблю, сказав: «Примите это оружие на память о дружбе и уважении, которые я испытываю по отношению к вам. Оно принадлежало паше, нашедшем героическую смерть в битве при Абукире»28.
Эта встреча, и особенно сам Бонапарт, произвели огромное впечатление на Нея. В одном из своих писем, он выразил все свои чувства об этой встрече. «Прием, который я встретил у генерала Бонапарта, превосходит все, что можно описать. Он (Первый консул) обязал меня сопровождать его на спектакль после обеда и вслед за продолжительным и очень приятным разговором отвез меня в мою гостиницу…»29.
Правда, эта теплая встрече, никак не повлияла на карьеру Нея: он не получил от Первого консула никакого назначения. Не желая надолго оставаться в столице, Ней после визита в Тюильри покидает Париж и возвращается на родину, в Сарлуи.

В 1801 году Ней узнает о готовящейся военной экспедиции на остров Сан-Доминго, которой должен был руководить генерал Леклерк, зять Первого консула. Не желая сидеть без дела, 4 декабря Мишель подает рапорт военному министру Бертье, изъявив желание принять участие в этом мероприятии. Бертье дал свое согласие. Однако буквально на следующий день Ней отказался участвовать в запланированной экспедиции в связи с некими «семейными обстоятельствами». В первый день нового 1802 года Ней вновь выступает в роли просителя, однако на этот раз он просит военного министра предоставить ему пост инспектора кавалерии. К удивлению нашего героя, Бертье удовлетворил и эту просьбу, даже не изъявив никакого неудовольствия.

Как пишет А. Егоров: «Секрет» неизменного успеха Нея – в матримониальных планах жены Первого консула – Жозефины; дело в том, что супруга Бонапарта имеет свои виды на статного 33-летнего генерала, ибо она задумала женить его на близкой подруге своей дочери Гортензии Аглае Огье. Чтобы не упустить завидного жениха, Жозефина стала оказывать Нею «высочайшее покровительство», настояв перед Бертье на удовлетворении всех пожеланий упрямого лотарингца»30.
Будущая супруга Мишеля Нея – 20-летняя Аглая Огье – племянница камеристки королевы Марии Антуанетты госпожи Кампан была высокой, стройной брюнеткой, черные глаза которой, по словам одной современницы, «напоминали прекрасных дев Востока». Обладая веселым и жизнерадостным характером, она умела располагать к себе собеседника.
Правда, первая встреча будущих супругов, оказалась неудачной: ни Аглая, ни Ней не произвели друг на друга никакого впечатления. Однако супруга Первого консула Жозефина продолжала свою деятельность свахи и ее усилия увенчались успехом. 5 августа 1802 года в Гриньоне состоялась свадьба Мишеля Ней и Аглаи Огье.
Бонапарт преподнес жениху саблю, украшенную драгоценными камнями, а Жозефина прислала молодоженам записку, где были такие слова: «Я хочу еще раз уверить вас в том, насколько Бонапарт и я заинтересованы в вашей свадьбе и какое удовлетворение он ощущает при мысли о том, что этот брак обеспечит счастье двух людей, к которым он испытывает особенно теплые чувства и уважение. Я разделяю вместе с ним оба эти чувства»31.
Конечно, не стоит говорить об этом браке, как о совершившимся по любви. Как справедливо отмечает один из биографов маршала, «это был брак скорее по расчету», однако далее добавляет, что в дальнейшем Аглая стала для Мишеля верной супругой и заботливой матерью его детей
В конце сентября 1802 года Ней был направлен Бонапартом в Швейцарию. Дело в том, что там вовсю разгоралась борьба между так называемыми «юнионистами» - сторонниками «единой и неделимой» республики по французскому образцу и «федералистами», выражавшими интересы жителей отсталых лесных кантонов Швейцарии. В итоге этой политической борьбы главой Швейцарии стал непримиримый враг Французской республики Алаиз Рединг, руководивший в свое время «войной маленьких кантонов» против Директории.
Между тем война между враждующими сторонами разгоралась, грозя перерасти из политических дебатов в военные действия.
Желая разрядить ситуацию в Швейцарии и не собираясь отдавать эту страну во власть англичан, поддерживающих Рединга и его партию, Бонапарт направил туда своего адъютанта Раппа с прокламацией, призывающей противников прекратить вооруженную борьбу. Видимо для того, чтобы его призыв был услышан, Бонапарт приказал Нею с армейским корпусом, отданным в его распоряжение, при необходимости оккупировать Швейцарию.
Видя невыполнение требований Первого консула, отмеченные в его прокламации, Ней приказал генералу Сера двинуться на Цюрих во главе франко-гельвецких сил. В своем приказе Ней, однако, просил того по возможности избегать военных контактов с мятежниками и постараться войти в Цюрих, применив хитрость или «другие методы убеждения». В любом случае Ней стремился избежать кровопролития и старался только показом военной силы, имевшейся в его распоряжении, заставить восставших сложить оружие и мирно разойтись по домам. Когда к нему явилась депутация с ключами городов, поддерживающих «федералистов», Ней отказался их принять. «Мне не нужны ключи, - заявил он, - мои пушки в состоянии вышибить ваши ворота». Однако затем примирительно добавил: «Пусть ваши сердца преисполнятся покорности, достойной дружбы Франции»33.
Вскоре был арестован и сам Рединг, а также его ближайшие соратники. Некоторое время все они содержались под стражей в Цюрихе, откуда арестованные были переведены в крепость Арбург и зорко охранялись французскими солдатами.
Вся операция Нея носила главным образом превентивный характер и принесла успех Франции. Здравый смысл и быстрота действий Нея были безошибочны и нет сомнения в том, что в разоружении крестьянской армии лесных кантонов с проявленным при этом жестком профессионализме, он предупредил возможность большого кровопролития. Ней видел в этом восстании попытку части дворянства усилить свои права на собственность и зависимые от них слои населения; так что для него предприятие, которое он организовывал из своей резиденции в Берне носило характер освободительной операции.
По отношению к Редингу и другим лидерам лесных кантонов Ней вел себя с характерным для него великодушием. Он приказал своим адъютантам отправиться в Арбург и удостовериться в том, что с арестованными обращаются гуманно и с должным уважением. Ней указал посланцам, чтобы те лично переговорили с заключенными и письменно обозначили все недовольства и претензии, которые Рединг и его соратники сделают.
Вскоре он лично посетил Рединга и имел с ним встречу. Несмотря на разные политические взгляды, разговор с Редингом произвел на Нея большое впечатление. В какой-то степени наш герой попал под влияние сильной личности Рединга и даже по прошествии нескольких лет продолжал относиться к нему с большим уважением. Второй сын Нея даже получил имя Алоиз при своем крещении в 1804 году.

Вооруженная миссия Нея в Швейцарии завершилась полным успехом. Он отказался от применения вооруженной силы и во всех своих делах пытался примирить стороны исключительно мирными политическими действиями. По словам одного из биографов маршала, в значительной мере успех Нея заключался в такте и дипломатичности, проявленной им во время выступлений в Берне, сделанных на французском и на немецком языках: «Процветание Франции началось с 18 брюмера 1799 года, и именно с этого момента швейцарцы могли начать надеяться на перемену в их делах, стабильность и порядок, которые будут более соответствовать их обычаям... Посредничество Первого консула в решении швейцарских дел представляет собой законодательный шедевр и было предпринято с той благосклонностью, которая характеризует этот экстраординарный гений… Господа, вы все убеждены, что процветание, которым Швейцария пользовалась до наступления несчастной эпохи революционных колебаний, по существу, принадлежало к немногочисленным благодеяниям французской монархии…».
Заканчивая свое выступление Ней сказал: «Таковы, господа депутаты, чувства Первого консула; выражая их откровенно и возвышенно, он с достоинством и без лишних слов отвергает абсурдные обвинения, благодаря которым противники мира в Европе с помощью всевозможных уловок настраивают всех против его благосклонности к Швейцарии и которые находят доверие только среди таких же людей, неспособных понять грандиозность намерений героя… Не нужно скрывать силу… в то время когда чувство слабости внушает людям мысли о несправедливости, порабощении и тирании»34.
«Весь этот швейцарский эпизод проливает неожиданный свет на характер Нея, - пишет по этому поводу Гарольд Куртц. – Этот человек, погибший вследствие своей политической недальновидности, показал себя способным… на хорошо продуманную и энергичную политическую акцию»35.
По возвращении Нея из Швейцарии Наполеон поручил ему 29 августа 1803 года командование войсками военного лагеря в Компьене. Там находилась часть войск, предназначенных участвовать в предполагаемом вторжении в Англию.
28 декабря 1803 года Наполеон назначает Нея командовать 6-м армейским корпусом Великой армии, который располагался в Ментрейле. В письме Наполеона Нею по этому поводу есть такие слова: «Полностью доверяя доблести, опытности и преданности дивизионного генерала Мишеля Нея, [Первый консул] назначает его главнокомандующим войсками, собранными в лагере Монтрейля…»36
Несмотря на то, что Ней вошел в список первых французских генералов, получивших маршальский жезл, Наполеон все же не столь уверен в лояльности новоиспеченного маршала к его особе. В одном из разговоров император скажет: «У него [у Нея] есть наклонность к неблагодарности и крамоле. Если бы я должен был умереть от руки маршала, я готов бы держать пари, что это было бы от его руки»37.
И у Наполеона есть все основания сомневаться в преданность Нея, поскольку тот позволяет себе поступки, которые вряд ли совершил бы человек, искренне преданный ему всей душой и телом. В начале февраля 1804 года Ней посещает своего бывшего командующего, опального в то время генерала Моро, дом которого, по словам Бонапарта, «превратился в сборище всех злоумышленников…»
Правда, во время этой встречи Ней отзывается о Наполеоне достаточно высоко, что приводит в недоумение Моро. На вопрос генерала Моро: «Так ты идешь в Тюильри? Ты становишься придворным?» Ней ответил утвердительно, на что тот в сердцах воскликнул:
- До чего же он обманул нас! – и, возможно, не без удивления услышал прозвучавшие из уст Нея слова:
- Возможно, но я всегда буду благодарен ему за то, как быстро и замечательно он управляется с общественными делами…»38
Какова была реакция Нея и его войск на провозглашение Франции империей, а Наполеона – императором французов?
29 апреля генерал Ней выразил пожелания своих войск в длинном и несколько высокопарном письме Наполеону: «Французская монархия разрывалась на части под тяжестью четырнадцати столетий; шум этого падения взволновал мир и потряс все троны Европы. Франция бросилась к всеобщему ниспровержению; в течение 10 лет революция подвергалась всем несчастьям, которые опустошили нацию. Вы появились, гражданин генерал, в сиянии славы и гениальности, и тотчас все бури улеглись. Победа поставила Вас во главе правительства; справедливость и мир – на вашей стороне…
Ваша жизнь, тщетно защищаемая 30 миллионами людей, может быть под угрозой, и один удар кинжала отбросит назад судьбу великого народа…
Ужасная перспектива рассеивает каждую иллюзию, и мнения всех разделены между ужасом прошлого и страхом
будущего. Франция с ее величием и силой, принимая во внимание, что ее могущество будет потеряно в один день, будет находиться в оцепенении и страхе. Нынешняя ситуация напоминает Колосса на глиняных ногах…
Принять, генерал консул, императорскую корону предлагают Вам 30 миллионов людей. Шарлеман – величайший из наших древних королей получил свою из рук победы; Вы же, со своими более славными заслугами, чем его, - получите свою… Пусть это будет перенесено и на ваших потомков, и да будет увековечены добродетели ваши, именем вашим на всей земле!..»39.
Был ли Ней очарован своим новым высоким и звучным званием. Вряд ли. По своей натуре он был начисто лишен тщеславия, превыше всего ценя на свете военную славу. По словам одного из его биографов, единственным для Нея «убеждением было то, что солдат должен пасть на поле боя и что те воины, которые умирают в своих постелях, - не настоящие солдаты… Для Нея существовал лишь один бог – бог войны»40. Он искренне не понимал и удивлялся, как можно кичиться знатностью происхождения и чинами. Как-то раз, услышав рассуждения своих адъютантов, похвалявшихся друг перед другом родовитостью своих семей, он перебил их, заметив: «Господа, я – гораздо счастливее вас: я ничего не получил от своей семьи и считал себя богачом, когда в Меце у меня на столе лежали две буханки хлеба»41.
В кампании 1805 года, в сражениях под Ульмом, Ней захватывает сильные позиции австрийцев у Эльхингена, на-
неся тем самым смертельный удар армии генерала Мака. Участник сражения генерал Тиар пишет по этому поводу следующее: «14 (октября) Ней атаковал и захватил аббатство Эльхинген. В то же самое время Ланн занял высоты Пфуля и через Эльхингенский мост установил связь с Неем… Этот день предопределил судьбу австрийской армии»42. В руки Нея попало около 5 тысяч пленных и много орудий. Когда Наполеон возродит титулы герцогов и князей, то Ней получит титул герцога Эльхингенского в честь победы у этого местечка.
На следующий день войска Нея, при поддержке корпуса Ланна, овладели очень сильными Михельсбергскими укреплениями. 20 октября австрийская армия капитулировала.
Во время Ульмской операции в полной мере проявился не только «почерк» Нея-военачальника, но и его крайняя ревность к воинской славе. На приказ императора дождаться войск Ланна для помощи в захвате Михельсбергских высот, Ней в пылу боя крикнул императорскому адъютанту: «Скажите Его Величеству, что мы не делим славу с кем бы то ни было!»43.
В знаменитом сражении при Аустерлице Ней не участвует, поскольку сразу после победы у Ульма был направлен в Тироль против войск эрцгерцога Иоанна. Успешно проведя несколько боев, маршал 7 ноября Инсбрук.

В кампании 1806 года против Пруссии Ней участвует в битве у Йены, в котором действует несколько поспешно, опасаясь, что вся слава достанется порывистому Ланну, начавшему это сражение. Опрометчивые и поспешные действия Нея в битве привели не только к большим потерям, но и к тяжелому положению, в котором оказался его корпус. Лишь своевременное вмешательство корпусов Сульта и Ланна помогло исправить опасное положение. К двум часам дня битва была бесповоротно проиграна пруссаками, потерявшими 27 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными и разбежавшимися и 200 орудий. Потери французов в сражении не превышали 5 тысяч человек.
В то же самое время у Ауэрштедта корпус Даву вел бой
не на жизнь, а на смерть с главной прусской армией. Уступающие в численности пруссакам французы перестроились в каре, и в течение всего дня, пока Наполеон и его маршалы громили пруссаков у Йены, Даву выдерживал атаки пруссаков, а потом, когда их пыл иссяк, перешел в контрнаступление своими тремя дивизиями и обратился в беспорядочное бегство.
Несмотря на победу, Наполеон был сильно раздосадован действиями Нея. По свидетельству Савари, «император был крайне недоволен упрямством маршала Нея» и «сказал ему несколько слов по этому поводу, но деликатно»44.
Во время преследования прусской армии, Ней наносит визит в Эрфуте соратнику Фридриха Великого фельдмаршалу Моллендорфу, раненому в битве под Ауэрштедтом. «Молодой маршал прибыл оказать уважение старшему во всем», - с такими словами предстал Ней перед Моллендорфом. Старый прусский солдат был приятно удивлен таким проявлением уважения к его особе. Как замечает по этому биограф Нея: «Выдающийся солдат остается выдающимся солдатом, даже если он и является врагом»45.
Поздней осенью части Великой армии вступили в Польшу. Участвовавший в этом походе французский офицер Баррес вспоминал нищие, унылые деревни, попадавшиеся по пути армии Наполеона, беспросветную нужду местного населения, едва сводившего концы с концами.
Очень скоро Великая армия стала испытывать острый недостаток в продовольствии и фураже. К этой беде добавилась осенне-зимняя распутица, невероятно затруднявшая продвижения войск в глубь страны. В сложившейся ситуации Наполеон принимает, по-видимому, единственно правильное решение: по крайней мере до весны прекратить активные наступательные действия, став на зимние квартиры.
Располагая свою армию на зимние квартиры, Наполеон строжайшим образом приказывал избегать всех передвижений, которые могли бы спровоцировать неприятеля к активным действиям.
Однако это затишье на театре военных действий было скоро нарушено. И виновником этого оказался маршал Ней. Оказалось, что он, открыто нарушив приказ императора не делать никаких выдвижений войск до весны, 2 января снял свои войска и совершил «вояж» вокруг Алленштейна до окрестностей Гейльсберга, после чего повернул на юг.
По одной из версий, маршала подвигла на эти маневры острая нехватка продовольствия; по другой – Нея вдруг решил внезапным ударом захватить древнюю прусскую столицу Кёнигсберг, где находился в то время прусский король со своим двором. Зная, что император может не одобрить это движение, Ней направил к нему своего адъютанта Фезенсака, чтобы тот разъяснил императору цель этого действия. Однако до императора эта новость дошла намного быстрее и, конечно же, он был недоволен таким явным нарушением приказов. Он обвинял Нея в том, что тот «растревожил осиное гнездо». «Какой смысл этих движений, которые я никогда не приказывал осуществлять? Эти передвижения утомляют мои войска и подвергают их опасности! – восклицал император. – Расширять оккупацию страны и входить в Кенигсберг? Но руководство движениями моей армии и обеспечение ее всем необходимым – это моя прерогатива. И кто уполномочил маршала Нея прекращать перемирие? Это право принадлежит мне одному, как главнокомандующему…»46.
По распоряжению Наполеона начальник штаба французской армии маршал Бертье отправил Нею грозное послание: «Обдумывая свои планы, император не нуждается в советах, а также в том, чтобы кто-либо действовал по своему собственному почину; никто не знает его планов; наш долг – повиноваться»47.
Так или иначе, но военные действия возобновились. В ходе многочисленных движений и маневров обе армии встретились в кровавой битве у Прёйсиш-Эйлау.

Корпус Нея не принимал непосредственного участия в этом побоище. Только около 8 часов вечера его войска подошли к полю битвы. Пока шло сражение у Эйлау, Ней следил за перемещениями прусского корпуса Лестока: в его задачу входило не допустить соединения пруссаков с русской армией. Однако Лестоку удалось избежать ловушек и засад Нея; к тому же маршал получил приказ от Наполеона срочно прибыть к Эйлау только в 2 часа дня. Ней даже не подозревал, что южнее его позиций идет ожесточенная битва, из-за того что ветер и снег заглушали шум сражения.
Прибыв на поле боя к 8 часам вечера, когда сражение почти подошло к концу, Ней бросил в атаку свой 6-й корпус, однако не добился никакого успеха. Обозревая поле недавнего сражения, заваленного припорошенными снегом трапами, маршал был потрясен и произнес, обращаясь к Фезенсаку: «Что за резня и без всякого результата!»48.
На несколько месяцев военные действия вновь прекратились. Только осада Данцига войсками Лефевра продолжалась. 23 мая эта крепость капитулировала. По словам Меринга, падение Данцига подвигло Беннигсена предпринять нелепейшее движение против французской армии, увеличившей свои силы до 200 тысяч человек, в то время как русско-прусские войска со всеми своими подкреплениями достигали 120 тысяч человек49.
Тем не менее, совершенно внезапное для французов наступление русской армии первоначально развивалось успешно. Первым подвергся атаке русских корпус Нея, стоявший у Гутштадта, и если бы не отчаянное и упорное сопротивление французских солдат и умелое руководство маршала, гибель 6-го корпуса была бы несомненной.
Вспоминая этот эпизод кампании 1807 года, мамлюк императора Рустам писал: «Но вот однажды явился адъютант маршала Нея и сообщил, что русские с сорокатысячной армией напали на наши позиции. Наши, правда, не потеряли ни одного солдата или пушки, но отступили на пятнадцать миль. Всего за два дня Бонапарт подготовил армию к наступлению и поспешил на передовые позиции, чтобы, как всегда, лично руководить боем. Он вошел в штаб маршала Нея, хотя было уже одиннадцать ночи, и смеясь спросил:
- Почтеннейший господин маршал, как это вы позволили русским разгромить нас?
Ней приложил руку к груди:
- Клянусь честью, сир, это не моя вина! Они напали совершенно неожиданно и у меня было несравненно меньше солдат.
От моего взора не укрылось, - продолжает Рустам, - что по лицу маршала текут слезы, его, конечно, мучила совесть, что он отдал приказ об отступлении. Но за ужином Наполеон успокоил его:
- Ничего ужасного не произошло, мы все наверстаем»50.
Последние слова императора были пророческими. 14 июня 1807 года он нанес жестокое поражение русской армии у Фридланда. Одним из героев этого дня, несомненно, является Ней, руководивший действиями правофланговой группировки французской армии: опрокинув левое крыло противника, он с боем вошел в Фридланд, отрезая пути отхода русским. Во время боя, видя как молодые солдаты пригибаются под неприятельским огнем, Ней, подъехав к ним на коне, ободряюще крикнул: «Товарищи! Враг палит в воздух; я вот выше, чем самый высокий из ваших киверов, но пули не причинили мне никакого вреда»51.
Находясь в пылающем Фридланде и руководя действиями своих войск, Ней проявляет потрясающее хладнокровия и полное презрение к опасности. По свидетельству одного адъютанта, посланного найти маршала и передать ему новые приказы, Ней находился верхом посреди моря огня и под сильным огнем неприятеля; при этом он держал себя совершенно спокойно, а депешу читал так, будто просматривал газету, находясь в своем имении.
Маршал Бертье в письме домой следующими словами характеризует Ней у Фридланда: «Вы не можете себе вообразить блистательную храбрость Нея, с которой сравнима лишь отвага времен рыцарства. Именно ему (Нею) мы обязаны успехом этого памятного дня».
После сражения Наполеон вызвал Нея, поцеловал и сказал:
- Все было отлично, господин маршал, я очень доволен вами. Сражение выиграли вы.
Ней ответил:
- Сир, мы французы и всегда должны побеждать52.

6 июня 1808 года маршал получает титул герцога Эльхингенского. «Маршал Ней отличился в деле при Эльхингене, - писала по этому поводу современница, - и император настолько согласился, что честь победы принадлежит ему, что… создавая титул герцогов, он желал, чтобы маршал носил имя герцога Эльхингенского…»53.
Нею недолго доводится сидеть дома, наслаждаясь мирным досугом. Уже 2 августа 1808 года Наполеон поручает ему во главе 6-го армейского корпуса двигаться в Испанию.
Ней не проявлял никакого желания ехать на Пиренейский полуостров, где с каждым днем разрасталось восстание против французов. Он с удовольствием остался бы в своем имении, наслаждаясь покоем и тишиной, нежели гоняться за испанцами по выжженной местности.
В войне на Пиренейском полуострове Ней чаще всего демонстрирует непривычную для него медлительность и порой даже апатию. Ко всему этому именно здесь во всю проявился его взрывной характер, что негативно сказывалось на взаимодействии с другими корпусными командирами французской армии и, как результат, наносило непоправимый ущерб общему делу. Во время участия в боевых действиях в Испании Ней демонстрирует отсутствие стратегических способностей и неумение действовать сообща. Во время нередких у него приступов откровенности Наполеон раздраженно заявляет: «Никто не может себе представить, что значит иметь дело с … людьми вроде Нея и Сульта»54.
Готовясь к новой войне против Австрии, Наполеон покинул Испанию. Незадолго до своего отъезда он устроил смотр войск. Разговаривая с Неем, император высказал весьма оптимистический прогноз, что в Испании все «будет кончено месяца за три». На это герцог Эльхингенский возразил: «Жители этой страны упрямы, а женщины и дети принимают участие в боях; я не вижу конца этой войне»55.
Предоставленные самим себе, маршалы действуют кому как нравится, совершенно не согласовывая свои действия между собой. Подобный образ действия самым пагубным образом отражался на общем военном положении. Король Жозеф, «дарованный» испанцам Наполеоном, пытался скоординировать все действия французских военачальников, однако на его приказы никто не обращал внимания. В своих жалобах в Париж он сетовал на «противодействие и оскорбления тех, которые должны» ему служить.
Правда, сам король Жозеф порой совершает поступки, который не способствуют общему делу: так он «повелевает» маршалу Нею оказывать поддержку Сульту, назначенному главнокомандующим Португальской армии. Это его решение – самое пагубное, поскольку Ней совершенно не переносит Сульта и об этом Жозефу должно было быть известно, так как эта неприязнь шла еще с 1806 года. Естественно, Ней никак не поддерживал Сульта в его операциях, зато когда герцог Далматский потерпел неудачу в Португалии и возвратился в Испанию, Ней вовсю позлорадствовал на ним, едко отзываясь о полководческих талантах герцога Далматского.
В битве под Талаверой Ней также не участвует, хотя король Жозеф предписал ему присоединиться к нему для совместных действий против Веллингтона. В итоге, битва была проиграна французами.
Неприязнь между Неем и Сультом дошла до того, что
последний поставил перед королем Жозефом ультиматум: «Или я, или Ней!»
Такой же строптивый характер и пренебрежение к каким бы то ни было распоряжениям «свыше» герцог Эльхингенский проявляет тогда, когда Португальской армией назначен маршал Массена. Во время осады крепости Сьюдад-Родриго между ними произошла очередная размолвка относительно назначений Массена. Раздраженный протеже главнокомандующего, герцог Эльхингенский пишет ему: «Господин маршал, я герцог и маршал империи так же, как и Вы. Что же касается вашего титула князя Эслингского, то он важен только в Тюильри. Вы говорите мне, что Вы главнокомандующий Португальской армией. Я знаю это очень хорошо. Когда Вы прикажете Мишелю Нею вести свои войска против неприятеля, Вы увидите, как он будет повиноваться Вам. Но когда Вам угодно опрокидывать штаб армии, составленный князем Невшательским (Бертье – С.З.), разумеется, я не послушаюсь ваших приказаний так же, как не боюсь ваших угроз… Я получаю письма из Мадрида, в которых меня именуют бунтовщиком. Поскольку это просто абсурд… я не обращаю на это никакого внимания…
Прощайте, господин маршал. Я уважаю Вас и Вы это
знаете. Вы уважаете меня, и я это тоже знаю. Но почему черт сеет разногласия между нами по всяким пустякам?...»56.
Перед сражением у Бусако Ней, не проведя должным образом разведку, настаивает на атаке сильных позиций англичан. В результате французские войска понесли большие потери и не добились ни какого результата. «Этот ужасный день, - писал очевидец сражения, - стоил армии более 4 тысяч человек убитыми и ранеными и чрезвычайно ее обескуражил»57. Герцогиня д'Абрантес в своих мемуарах пишет: «Наши солдаты, гонимые превосходными силами, и сверх того утомленные, запыхавшиеся, не могли сопротивляться, были опрокинуты неприятелем, и катились с скалы на скалу, до глубины пропастей, где острые камни покрылись в этот день ужасными, кровавыми останками…»58.
Когда же армия Массена уперлась в укрепленные линии Торреш-Ведраш, Ней решительно выступает против любой попытки их штурмовать. Он также выступает против намерения Массена задержаться перед укреплениями в надежде на благоприятные возможности для штурма. Как справедливо выразился о поведении герцога Эльхингенского один из его биографов, «ничто из того, что мог приказать его начальник, не было правильным»59.
Поняв, что укрепления Торреш-Ведраш ему не взять, Массена начал отводить свою армию. Несмотря на свою антипатию к Нею, князь Эслингский именно ему поручает командование арьергардом. Как справедливо заметила герцогиня д'Абрантес, при отступлении из Португалии «начинается эпоха, знаменитая для маршала Нея!.. Он спас армию!»60. Проявив замечательные тактические способности, герцог Эльхингенский с честью вышел из сложного положения, не потеряв при этом ни единой пушки, ни единой обозной фуры.
Охарактеризовывая Нея в этот период Рональд Делдерфилд пишет: «Мрачный и трудно предсказуемый Ней нашел в себе силы собраться и снова стать солдатом. Раньше на всем протяжении похода в Португалию и длительной, бесперспективной осады Торрес-Ведраса он только и делал, что выискивал ошибки и критиковал действия своего командира. Иногда его поведение граничило с попытками мятежа и должно было крайне раздражать терпимого Массена. Поставленный же перед задачей прикрывать отступление, Ней проявил свои лучшие полководческие дарования. Каждое утро Веллингтон обнаруживал перед собой готовый к бою и решительный арьергард, а каждый вечер – французский лагерь, откуда Нея надо было еще и еще раз выдавливать фланговыми маневрами»61.
Однако это ни в коей мере не означает, что маршал изменился в отношении главнокомандующего Португальской армии маршала Массена. Он по-прежнему пренебрежительно относится ко всем распоряжениям князя Эслингского. Когда Массена отдает Нею приказ двигаться по направлению к Альмейде и Сьюдад-Родриго, последний категорически отказывается его исполнять. Как пишет герцогиня д’Абрантес, «маршал Ней вообще не любил тех, кто делался его начальником; даже солдаты знали это и говорили… с ним плохо спать: он все одеяло стягивает на себя»62.
Когда же Португальская армия наконец достигла испанской границы и Массена стал организовывать новый поход в Португалию, Ней окончательно вышел из себя. Чаша терпения Массена была переполнена и он сделал то, что должен был сделать давным-давно: 23 марта 1811 года он отстраняет Нея от командования корпусом. В своем письме маршалу Бертье он пишет: «Я был доведен до крайности, которой честно пытался избежать. Маршал, герцог Эльхингенский окончательно вышел из повиновения. Я передал командование шестым корпусом графу Луазону, старшему из дивизионных генералов. Старому солдату, командовавшему армиями в течение многих лет, прискорбно было вынести такое решение… в отношении одного из своих боевых товарищей. С момента моего приезда (в Испанию) герцог Эльхингенский постоянно мешал мне в моих военных операциях… Его характер хорошо известен, поэтому я ничего больше не стану говорить»
Готовясь к войне с Россией, Наполеон назначает маршала командующим 3-м армейским корпусом Великой армии. Его корпус участвует в боях за Смоленск, у Валутиной горы. В Бородинском сражении Ней, совместно с корпусом Даву и кавалерией Мюрата, атакует Семеновские флеши на левом фланге русской армии.
В тот момент, когда, по мнению Нея, бой достиг кульминации, он через своих адъютантов настойчиво требует у Наполеона бросить гвардию «в огонь». В этом он находит
полную поддержку Мюрата, отправившего к императору генерала Бельяра. В ответ на просьбы и требования маршалов Наполеон отвечает, «что еще ничто не определилось и что, прежде чем пустить в дело резервы, он хочет хорошенько уяснить себе свой шахматный ход». По свидетельству Сегюра, «огорченный, Бельяр вернулся к Мюрату и сообщил о невозможности добиться от Наполеона его резерва»64.
Ней, услышав ответ императора, вышел из себя и воскликнул: «Разве мы для того пришли сюда в такую даль, чтобы довольствоваться одним сражением? Что делает император в тылу армии? Там он слышит только о неудачах, а не об успехах нашей армии! Если он уже больше не руководит военными действиями, если он больше не генерал и хочет везде играть только роль императора, то пусть возвращается в Тюильри и предоставит нам быть генералами вместо него!»65.
Наполеон, не только благоразумно делает вид, что ему ничего не известно о выходке Нея, но на следующий день называет его человеком, сыгравшим решающую роль в битве, пожаловав ему титул князя Московского. Правда, официально маршал получил этот титул только 25 марта 1813 года.
Во время отступления из Москвы Наполеон, недовольный действиями Даву на посту командира арьергарда, заменил его на этом посту и поручил арьергард Нею. По словам генерала Жюно, во время этого гибельного отступления из Москвы, «маршал Ней был тем же, чем был он во время отступления из Португалии: последний в виду неприятеля, он выставлял себя для защиты, для покровительства жизни каждого солдата, оживлял погибшее мужество твердыми словами, и значил больше, нежели 10 батальонов…»66. По словам Сегюра, «в Вязьме Ней стал прикрывать наше отступление, пагубное для многих и бессмертное для него»67.
В боях под Смоленском, Ней проявил все свои лучшие качества. Несмотря на тяжелейшую ситуацию, находясь в окружении русской армии, он не только смог выйти из русских тисков, но и привести к Наполеону остатки своего арьергарда.
14 ноября, после пятидневного пребывания в Смоленске, Наполеон с гвардией вышел из города по направлению к Красному.
18 ноября Ней, не зная, что Наполеон ушел из Красного, пытался с боем прорваться сквозь соединенные русские силы. Однако французы были отброшены назад к Смоленску с большими потерями.
Уверенные, что деваться Нею уже некуда, русские послали к нему парламентера с предложением сдаться. Ней отказался. По одной версии он ответил русскому посланцу: «Императорский маршал в плен не сдается! Под огнем люди в переговоры не вступают!» По другой версии, он прервал парламентера словами: «Вы, сударь, когда-нибудь слыхали, чтобы императорские маршалы сдавались в плен? Нет? Так извольте замолчать!»68
По словам Рональда Делдерфилда, будь на месте Нея кто-нибудь другой, он бы принял предложение русских. «Даже человек с железными нервами Даву скорее бы всего сдался, приняв достойные условия и обещания позаботиться о больных и раненых. Но Ней был не способен признать себя побежденным; он имел старомодные представления о военной чести, особенно о военной чести солдата, командующего арьергардом. Он не мог и не стал рассматривать даже возможность сдачи, даже, чтобы спасти жизни беспомощных, жалких людей, скрючившихся у бивачных костров, сознававших, что первые лучи зари поставят их перед выбором: умереть или провести годы в плену в этой стране69.
Ней приказал всем двигаться к Днепру в надежде перейти на противоположный берег по льду. Все, от солдата до офицеров, были поражены таким решением. На удивленные и недоверчивые взгляды, Ней заявил, что если никто не поддержит его, он пойдет один. И солдаты прекрасно знали, что это не было позерством. «Они бы не поверили Мюрату, - пишет Делдерфилд, - который руководил атаками, помахивая маршальским жезлом с золотым набалдашником, или Виктору или кому-нибудь еще. Но перед ними был Мишель Ней, всегда находившийся в цепи своих стрелков, человек, который, когда под ним убивали лошадь, требовал другую и доводил атаку до конца»70.
И все двинулись вслед за герцогом Эльхингенским по незнакомой местности к Днепру. Дойдя по реке, французы обнаружили, что она покрыта слабым льдом. Это не остановило маршала и он первым ступил не зыбкую почву.
«Когда, наконец, счастливцы достигали противоположного берега и уже считали себя спасенными, то, чтобы выбраться на берег, надо было подняться еще по крутому обледенелому откосу. Многие падали обратно на лед, который при падении разбивался и о который разбивались они сами»71.

Из трех тысяч солдат, сопровождавших Нея, утонуло при переходе 2200 человек. Те солдаты его арьергарда, которые спаслись при этой переправе, рассказывали о том, как много их товарищей провалилось в полыньи и исчезло подо льдом на их глазах. «Думали ли мы тогда, что еще позавидуем много раз тем, кто успокоился на дне Днепра?» - писал один из солдат наполеоновской армии, переходивший реку с маршалом Неем.
Когда Наполеон, находящийся в Орше, узнал, что Ней движется к нему и просит о помощи, он отправил к нему остатки корпусов вице-короля Евгения и Даву. «Едва пять переходов отделяют Оршу от Смоленска, пишет Сегюр. - В такой короткий промежуток времени приобрести такую славу! Как мало нужно времени и пространства для того, чтобы обессмертить себя!»72
Когда Наполеону доложили, что Ней соединился с вице-королем и Даву, он от радости громко воскликнул: «Значит, я спас своих орлов! Я отдал бы триста миллионов из своей казны для того, чтобы откупиться от потери этого человека!». Вслед за этим он произнес: «Что за солдат! Во французской армии много храбрецов, но Мишель Ней – храбрейший из храбрых!»73
Ликованию во французской армии не было предела. «Ни одно выигранное сражение не производило никогда такой сенсации, - писал в своих мемуарах Коленкур. – Радость была всеобщей; все были точно в опьянении; все суетились и бегали, сообщая друг другу о возвращении Нея; новость передавали всем встречным. Это было национальным событием; офицеры считали себя обязанными сообщить о нем даже своим конюхам»74.
Даже русские отдали должное мужеству французского маршала. Один из активнейших участников преследования отступающих французов, русский генерал Левенштейн писал: «Ней сражался, как лев, но время побед для французов миновало… С наступлением ночи маршал Ней направился с слабыми остатками своего корпуса к Сырокоренью, и ему удалось, пройдя сквозь победоносную (русскую – С.З.) армию, перейти Днепр, который был покрыт тонким льдом. Этот подвиг будет навеки достопамятен в летописях военной истории. Ней должен бы был погибнуть, у него не было иных шансов к спасению, кроме силы воли и твердого желания сохранить Наполеону его армию»75.

Во время страшного перехода к Вильно, Ней вновь возвышается над всеми опасностями. Он старается объединить под своим начальством солдат, которых можно только собрать, хотя это было сделать невероятно трудно. Армия разбредалась в разные стороны в поисках еды и тепла. По свидетельству одного из участников похода, он видел Нея, сидящего у костра по дороге в Вильно; рядом с ним никого не было, кроме четырех ветеранов. Когда маршалу заметили, что пора уходить, пока не появились казаки, он ответил, кивнув в сторону старых солдат, сидящих неподалеку: «С такими людьми мне наплевать на всех казаков России!»76
Ней был последним французским солдатом, перешедшим мост в Ковно и покинувшим, по словам Меневаля, «эту негостеприимную землю»77.
В кампании 1813 года Ней вновь сражается как лев. Восторгаясь своими молодыми солдатами, многие из которых едва ли раз нюхали порох, герцог Эльхингенский пишет Наполеону после боя у Вессенфельса: «Эти дети сражаются, как мои старые ветераны. Они идут в бой с энтузиазмом, отвагой, о которых я не мог и помыслить»78.
Ней стал героем битвы у Лютцена, проведя весь день под градом пуль и ядер вместе со своими новобранцами. Во время боя он был ранен в правую ногу, однако эта рана ничего не меняет в поведении маршала: он продолжает руководить своими войсками. Он вызывает восхищение своих солдат, а они, в свою очередь, изумляют маршала. В своем донесении императору он пишет: «Сомневаюсь, чтобы мне удалось сделать то же самое со старыми гренадерами гвардии… Сообразительность и, возможно, неопытность этих отважных мальчишек сослужили мне большую службу, чем испытанная храбрость ветеранов. Французская пехота еще никогда не была столь молода»79.
Правда, уже в битве у Баутцена Ней вызывает удивление как своих, так и врагов, проявляя упрямство, смахивающее на безрассудство. Совершенно не прислушиваясь к мнению своего начальника штаба Жомини, он бросает свои войска в атаку на сильноукрепленную позицию пруссаков в деревне Прейтиц, которая не приводит ни к чему, кроме огромных потерь. Нерешительность маршала, который должен был отрезать пути отступления союзной армии, позволяет ей отступить без каких-либо осложнений.
После поражения маршала Удино у Гросс-Береном, Наполеон поручает Нею возглавить его войска и продолжать двигаться к Берлину. Близ Денневиц он столкнулся с войсками Бюлова. В этом бою он действует не как военачальник, а как простой гусар, носясь из одного края поля к другому. Диспозиции, которые он отдал накануне сражения, продемонстрировали полное отсутствие у Нея способностей в планировании крупной военной операции. По словам маршала Мармона, «разумный человек не сможет найти удовлетворительного объяснения предписанным им (Неем) действиям»80.
В результате Ней был разбит, потеряв 10 тысяч человек убитыми и ранеными, свыше 12 тысяч пленными, всю артиллерию (40 орудий) и 400 подвод с боеприпасами.
Докладывая об итогах битвы у Денневиц, герцог Эльхингенский писал 10 сентября 1813 года: «Мужество генералов и всех офицеров вообще подорвано чрезвычайно; кавалерия, состоящая при мне, так плоха, что является серьезный вопрос, приносит ли она пользу или только вред»81. Говоря о самом себе, Ней искренне пишет императору: «Я совершенно разбит, и до сих пор не знаю, можно ли собрать мою армию»82.
В генеральном сражении кампании 1813 года, знаменитой «битве народов» под Лейпцигом (16-19 октября), Ней принимает участие, командуя частями, сдерживающими наступление противника, идущего с севера. Как прежде под Баутценом и Денневицем, он проявляет то излишнюю нерешительность и нерасторопность, то безудержную отвагу.
В кампании 1814 года маршал участвует практически во всех боях, где проявляет храбрость. Однако он все чаще приходит к мысли, что спасти Империю уже невозможно. Поэтому когда стало известно о сдаче Парижа, герцог Эльхингенский является главной фигурой, требующей от Наполеона отречься от престола. Когда Наполеон заявил, что он пойдет на Париж без него, Ней заявил:
- Сир, армия не пойдет на Париж.
- Армия повинуется мне, - вскричал Наполеон.
- Армия будет повиноваться своим генералам, - не уступал Ней и потребовал отречения.
По свидетельствам некоторых современников, Ней, в своей горячности зашедший далеко, бросил императору: «Не бойтесь, мы не собираемся повторять здесь петербургскую сцену», намекая тем самым на участь русского императора Павла I, зверски убитого заговорщиками в Михайловском дворце.

6 апреля 1814 года Наполеон отрекся от престола. Ней, как и все остальные маршалы, исключая Даву, принес присягу на верность династии Бурбонов.
Когда в марте 1815 года Наполеон высаживается на побережье Франции, Ней, находящийся в своем имении Кудро, был срочно вызван в Париж. По приезде в столицу он узнает потрясающую новость: Наполеон бежал с острова Эльба, высадился во Франции и движется к Парижу. «Это большое несчастье, - говорит Ней своему адвокату Батарди, - что же намерены предпринять власти? Кого они собираются отправить против этого человека?»83
Скоро герцог Эльхингенский получает ответ на все свои вопросы. Король намерен послать против «узурпатора» его, маршала Нея, любимца солдат. По его мнению, только он и может остановить Наполеона. Мало того, что Ней принимает это назначение, он в порыве верноподданнических чувств, а, может быть, вследствие злости на Бонапарта, клянется Людовику XVIII, что не только выполнит его приказ, но и привезет Наполеона «в железной клетке».
Однако когда маршал прибыл в войска и увидел состояние войск, он уже не так уверен, что выполнит поставленную задачу. Правда, в первые дни он еще пытается играть роль решительного человека, вполне уверенного в себе. Когда кто-то усомнился в том, что солдаты будут сражаться против императора, герцог Эльхингенский решительно заявил: «Они будут сражаться; я лично начну дело и всажу свою шпагу по рукоять в грудь всякому, кто не решится последовать моему примеру»84.
Когда же Ней получил записку от Наполеона: «Я вас приму так, как принял на другой день после битвы под Москвой»85, Ней, видя, что солдаты не пойдут против императора, решил не защищать дело короля и перейти на сторону Бонапарта. Собрав войска, он обратился к ним с воззванием: «Офицеры, унтер-офицеры и солдаты, дело Бурбонов проиграно навсегда. Законная династия, которую избрала себе французская нация, снова собирается взойти на трон. Только императору Наполеону, нашему сверену, следует царствовать над нашей прекрасной страной. Благородство Бурбонов, решивших вновь покинуть родину или предоставить им жить среди нас, - что для нас важнее? Священное дело свободы и нашей независимости не может более терпеть их гибельное влияние. Они пожелали унизить нашу военную славу, но они ошиблись. Эта слава – плод слишком благородных дел для того, чтобы мы могли навсегда позабыть о ней. Солдаты!.. Свобода наконец торжествует, и Наполеон, наш августейший Император, собирается упрочить ее навсегда. Пускай отныне это прекрасное дело станет не только нашим, но и всех французов! Пусть все храбрецы, коими я имею честь командовать, проникнуться этой благородной правдой! Солдаты, я часто вел вас к победе. Теперь я хочу повести вас к той бессмертной фаланге, которую император Наполеон ведет к Парижу... и там наша надежда и наше счастье будут осуществлены навсегда! Да здравствует Император!»86
Эта прокламация произвела чрезвычайно сильное воздействие на войска, поскольку отвечала их собственным чувствам. Энтузиазм был огромным, солдаты раз двадцать кричали «Да здравствует император!», а затем разбрелись по Лон-ле-Сонье, подвергая разрушению все, что связано с Бурбонами.
Однако не все одобрили действия Нея. Роялистски настроенные офицеры, такие как генерал Гривель, генерал Генетье, полковник Дюбален и Клоэ, с негодованием наблюдали за этой картиной и, в частности, за маршалом Неем, который несколько дней тому назад клялся королю, что привезет Бонапарта в железной клетке, а теперь открыто призывает изменить Людовику XVIII.
Полковник Дюбален подъехал к маршалу и крикнул ему: «Монсеньор маршал, присяга, которую я дал королю не позволяет мне встать на вашу сторону. Я подаю в отставку». На это Ней ответил: «Я не принимаю отставку, но вы можете удалиться. Уезжайте быстрее, так как я не могу гарантировать вашу безопасность»87.
Другой офицер, ломая свою шпагу, заявил: «Мсье, вам следовало предупредить нас о своем намерении, а не заставлять быть свидетелями подобного спектакля»88. В ответ на этот упрек, Ней заявил: «А что же, по-вашему, было делать? Разве я могу остановить движение моря своими двумя руками?»89.
Когда Людовику XVIII доложили об измене Нея, он с негодованием воскликнул: «Презренный! У него, стало быть, нет больше чести!»90.
Соединившись с Наполеоном, Ней вручил ему рапорт с объяснением своего поведения и условиями, при которых он и дальше будет проявлять лояльность имперскому правлению: «Я присоединяюсь к Вам не из уважения и привязанности к вашей персоне. Вы были тираном моей родины. Вы принесли траур во все семьи и отчаяние во многие. Вы нарушили покой целого мира. Поскольку судьба возвращает Вас обратно, поклянитесь мне, что отныне Вы посвятите себя тому, чтобы исправить то зло, которое причинили Франции, что Вы сделаете людей счастливыми... Я требую от Вас набирать армии не более как для защиты наших границ и более не будете выступать с ними для ненужных завоеваний... При этих условиях я не буду препятствовать вашим планам. Я отдаю себя только для того, чтобы спасти мою страну от раскола, который ей угрожает»91.
Говорили, что Наполеон подписался под всеми требованиями маршала и даже обещал сделать большее для благополучия Франции.
Накануне вхождения Наполеона в Париж, король бежал из города по направлению к бельгийской границе. 20 марта император расположился в Тюильри.
Ней прибыл в столицу 23 марта и был немедленно послан с заданием в район северной границы. Он стал одним из commissaires extraordinaires (Уполномоченных по чрезвычайным обстоятельствам (фр.)), посланных в провинции, дабы придать уверенности и нейтрализовать эффект, который произвела декларация, подписанная европейскими державами 13 марта, объявлявшая Наполеона «вне закона» как врага человечества. На допросе после своего ареста, Ней рассказывал: «В данных мне инструкциях содержался приказ повсюду объявлять о том, что он (император) не может и не станет прибегать к войне, так как согласился не делать этого в процессе переговоров на острове Эльба между ним, Англией и Австрией; что императрица Мария Луиза и Римский король останутся в Вене как заложники до тех пор, пока он не даст Франции либеральную конституцию и не выполнит условия договора, после чего они присоединятся к нему в Париже»92.
Ней был введен в заблуждение подобными утверждениями Наполеона и, без сомнения, полагал, что то, что ему было приказано сообщать, было истинной правдой.
После выполнения своей миссии, Ней поехал не в Париж, а в свое имение Кудро, находящееся в 30 лье от Парижа. Там он и находился до того момента, когда он был призван Наполеоном в армию.
11 июня император отправил к военному министру следующее лаконичное послание: «Позовите Нея: если он желает участвовать в первом сражении, пусть явится 13-го числа в мою главную квартиру, в Авен»93.
Когда Ней прибывает к армии (15 июня), Наполеон поручает ему руководить левофланговой группировкой, состоящей из корпусов Рейля и д’Эрлона.

В битве при Катр-Бра герцог Эльхингенский вновь проявляет нерешительность, которая помогает Веллингтону оказать помощь генералу Перпонше, стоявшему с одной своей дивизией против группировки герцога Эльхингенского, насчитывающей свыше 40 тысяч человек. В итоге, французы не добились значительного успеха, а Веллингтон, отразив наступление Нея, смог спокойно отойти на заранее выбранную позицию недалеко от деревушки Ватерлоо.
В своей последней битве маршал действовал как всегда храбро, находясь впереди наступающих батальонов. Правда, порой его действия смахивали на сумасшествие. В ходе битвы он потерял пять лошадей. Многим участникам этого сражения казалось, что маршал специально ищет смерти, однако вражеские пули берегли его и он выжил, чтобы пасть от французских пуль.
Когда на поле боя вместо маршала Груши прибыл Блюхер со своими пруссаками и ударил во фланг и тыл, французскую армию охватила безудержная паника и она побежала по дороге, ведущей в Шарлеруа.
Как пишет Делдерфилд: «Панике не поддался лишь один человек. В течение всей своей жизни Мишель Ней, князь Московский, герцог Эльхингенский, сын бочара из Сарлуи, никогда не поворачивался спиной к врагу на время большее, чем требовалось, чтобы собрать бегущих и зарядить ружье. Изменять своим привычкам в своей последней битве он не собирался. С саблей, перебитой английским штыком, нещадно ругаясь, он прорубил себе путь к еще не разбитому французскому каре и медленно, шаг за шагом отступал – как он делал это на выжженной солнцем равнине в Португалии или преследуемый казаками в России. «Смотрите, как может умирать маршал Франции!» - кричал он пробегающим мимо солдатам. Однажды, очевидно для самого себя, он выкрикнул: «Да пусть нас повесят, если мы это переживем!»
Когда каре распалось, он нашел следующую группу, а когда рассеялась и она, то он, уже в темноте, набрел на какого-то капрала. Вместе с ним он поднялся на холм. Здесь Ней, размахивая обломком сабли, призывал бегущих собраться вместе и снова идти в атаку. И даже в этой ужасной ситуации солдаты продолжали восхищаться своим рыжеволосым маршалом. «Да здравствует маршал Ней!» - кричали они, продолжая отступать. Это ни в коем случае не было иронией – они отдавали должное этому сверхчеловеку»94.

После отречения Наполеона (22 июня), капитуляции Парижа (3 июля) и возвращения Бурбонов во Францию Ней подумывает об эмиграции в Швейцарию или даже в Америку. Выехав из Парижа, он остановился в Лионе, предполагая двинуться дальше в Швейцарию. Однако, как это не раз бывало, он изменяет свое решение и едет в Сент-Альбан – курорт с минеральными водами в департаменте Луара. Эта поездка обошлась ему в кругленькую сумму – 930 франков. Здесь он решает возвратиться в свое имение, намереваясь заняться хозяйством. В конце июля супруга маршала дает ему знать о проскрипционных списках и тех угрозах, которые, в частности, направлены против него. По ее просьбе Ней скрывается у одной родственницы, мадам де Бессони, в укромном замке, находящимся на краю Канталя. В дни перед арестом маршал совершенно спокоен и, возможно, считает свое убежище достаточно скрытым от любого взора.
Однако 2 августа один усердный роялист написал префекту Локару, что некий человек, очень похожий на маршала Нея, находится на территории департамента. Тотчас же несколько жандармов отправляются в замок Бессони, где и арестовывают Нея. При этом маршал даже не пытается бежать, а на предложение одного из жандармов, что он закроет глаза на его бегство, герцог Эльхингенский решительно заявил: Если бы я был свободен, то за это я бы вас расстрелял! Я же дал слово!»95
Герцог Рагузский рассказывает в своих мемуарах, что он находился рядом с королем, когда прибыло известие об аресте Нея. «Людовик XVIII простонал вместе со мной и произнес, обращаясь ко мне: «Было сделано все, чтобы благоприятствовать его бегству. Неблагоразумие и безрассудство в его поведении погубило его»96.
В отличие от короля, с огорчением воспринявшего арест Нея, королевское окружение, наоборот, восприняло это известие с радостью.
По прибытии в Париж Ней был заключен в тюрьму «Консьержери», пользовавшуюся во времена Террора 1793 года славой наихудшей из всех парижских тюрем. Здесь сидели Шарлотта Корде, девушка, заколовшая Марата, и Мария Антуанетта, томившаяся в крайне душной камере, а также множество других известных лиц.

Вскоре военный министр Сен-Сир сформировал специальный суд, в который в качестве судей должно было входить не менее четырех сподвижников Нея. Это были маршалы Монсей (председатель), Ожеро, Массена и Мортье.
Однако вся четверка делала все, чтобы уклониться от этой сомнительной чести: Мортье заявил, что он скорее уйдет в отставку, чем будет участвовать в суде, Массена – что у него с Неем существует личный конфликт, а Ожеро попросту слег в постель. Маршал Монсей написал письмо королю, в котором он объяснил свою нерасположенность судить героя отступления из Москвы и которого он столь почитает.
Правда, если Монсей был посажен под арест, то остальные три маршала все же стали членами суда на герцогом Эльхингенским. Правда, они сделали все, чтобы удовлетворить требование Нея, убеждавшего трибунал в его некомпетенции и требующего передать его дело на рассмотрение палаты пэров. Конечно же, это была ошибка и впоследствии, находясь на смертном одре, маршал Ожеро, задыхаясь, восклицал: «Мы трусы. Мы должны были настоять на своем праве (судить Нея – С.З.), чтобы спасти его от самого себя»97.
То же мнение выразил Ламартин, говоривший: «Из сдержанных рассуждений законоведов следовало не принимать данное судебное решение солдат против солдата и просить политического осуждения перед палатой пэров... Маршалы и генералы помнили о его подвигах, пэры же знали только о преступлении»98.
Заявляя о некомпетенции военного суда, Ней надеялся, что пэры Франции оправдают его, но он жестоко ошибся. Палата пэров только и ждала, чтобы вцепиться зубами в горло «храбрейшего из храбрых».
Начавшийся 4 декабря 1815 года суд над Неем продолжался всего лишь два дня, завершившись вынесением ему смертного приговора 6 декабря подавляющим большинством судей. Среди тех, кто голосовал за смертную казнь – пять маршалов: Келлерман, Периньон, Серюрье, Виктор и Мармон…
Возвратившись в тюрьму, Ней поблагодарил адвокатов и простился с ними. После чего составил последние распоряжения и лег, как был в одежде, спать.
В три часа утра 7 декабря ему был зачитан приговор. После этого в камеру зашел полковник Монтини, комендант Люксембургского дворца, где содержался пленник, и спросил, есть ли у маршала какие-либо пожелания. Ней попросил, чтобы его супруга вместе с детьми была у него в семь часов утра. Когда же маршалу сообщили, что аббат Пьерр ожидает своей очереди, Ней сказал: «Я встречусь с ним позже, если сочту нужным».
На слова секретаря палаты пэров Коши, что он может вызвать любого священника, которого маршал пожелает, герцог Эльхингенский произнес с досадой: «Господин секретарь, не докучайте мне своими попами! Я предстану перед Богом, как представал перед людьми. Я ничего не страшусь!»
Уладив все свои дела с нотариусом, Ней встретился с женой и детьми. «Жена маршала, - вспоминает генеральный инспектор тюрем, - едва держалась. Не без усилий она сумела войти в комнату своего мужа. Войдя, она громко вскрикнула и упала в обморок. Г. Монтини подхватил ее и передал в руки маршалу; мадам Гамо находилась на коленях. Г. Монтини выпроводил охранников. Придя в себя, она (мадам Ней – С.З.) пролила много слез. Маршал ходил по комнате большими шагами. Наконец, он приблизился к ней и сердечно обсудил некоторые домашние дела. По просьбе матери неожиданно появились дети...»99 Прощаясь с сыновьями, Ней произнес: «Любите и почитайте свою мать!» В разговоре с женой, он просил ее прививать детям чувство чести и долга. «Возможно, - вздохнул он, - я оставляю моим сыновьям довольно прекрасное имя! пусть они научатся у своей матери поддерживать его!..»100
- Я поеду в Тюильри, - произнесла мадам Ней. – Мармон ваш друг и он пойдет со мной к королю.
Несчастная, доверчивая женщина! Она произносила эти слова, даже не зная, что маршал Мармон, герцог Рагузский, дважды во время голосования в палате пэров отдавал свой голос за смерть Нея!..
Только после встречи с женой и детьми, маршал принял аббата Пьерра, с которым провел наедине около часа.
О том, как окончилась жизнь «храбрейшего из храбрых», поведал в своих мемуарах военный комендант Парижа, граф Рошешуар: «Как только он (священник» появился в дверях (камеры), - вспоминал Рошешуар, - маршал Ней воскликнул: «Ах, господин аббат! Я вас понимаю, я готов». Он встал на колени, получил отпущение грехов, сошел с лестницы с видом спокойным и невозмутимым… Я почувствовал большое облегчение, увидев его в синем сюртуке, белом галстуке, коротких черных панталонах, черных чулках, без орденов, - писал в своих мемуарах военных комендант Парижа, граф Луи-Виктор-Леон де Рошешуар. – Я опасался, чтобы он не надел мундира, тогда пришлось бы его разжаловать, срывать с него пуговицы, эполеты и ордена. Увидев, что на дворе плохая погода, он сказал, улыбаясь: «Какой скверный день». Потом, обратившись к священнику, посторонился, чтобы пропустить его в карету: «Садитесь, господин аббат, сейчас настанет мой черед пройти первым». Два жандармских офицера тоже сели в карету и поместились на переднем сиденье.
В нескольких шагах от решетки Люксембургского сада, на аллее Обсерватории процессия остановилась; дверцы кареты отворились, маршал, ожидавший, что его повезут в Гренель… сказал: «Как! Уже приехали?». Конечно, он отказался стать на колени и не позволил завязать себе глаза; попросил только плац-адъютанта Сен-Биа указать ему, как надо встать: повернулся лицом к взводу, державшему ружья на прицеле. И тут с осанкой, которую я никогда не забуду, столько в ней было благородства, спокойствия и достоинства, без всякой рисовки, он снял шляпу и, воспользовавшись краткой минутой, пока плац-адъютант отходил в сторону, чтобы дать сигнал, он произнес следующие слова, отчетливо мною слышанные: «Французы, я протестую против своего приговора, моя честь…!». При последних словах, когда он поднял руку к сердцу, раздался залп; он упал сраженный. Барабанный бой и крики войск, выстроенных в каре: «Да здравствует король!» довершили мрачную сцену. Такая прекрасная смерть произвела на меня глубокое впечатление, обратившись к Августу де ла Рошжаклену, гренадерскому полковнику, стоявшему рядом со мной… я сказал ему: «Вот, друг мой, великий урок, как надо умирать!»101.
Из 12 солдат экзекуционного взвода в маршала Нея выстрелило 11 солдат; один солдат не целился в маршала и его пуля угодила в стену.
Так закончилась жизнь маршала Нея: он пал жертвой «безжалостной судебной расправы со стороны людей, едва ли достойных чистить ему сапоги»

1. ЭТАПЫ ПРОХОЖДЕНИЯ СЛУЖБЫ

6.12.1788 – рядовой гусарского полка.
1.01.1791 – бригадир-фурьер.
1.02.1792 – вахмистр.
1.04.1792 – старший вахмистр.
14.06.1792 – аджюдан-унтер-офицер.
29.10.1792 – младший лейтенант.
5.11.1792 – лейтенант.
12.04.1794 – капитан.
31.07.1794 – майор штабной службы.
15.10.1794 – полковник штабной службы.
1.08.1796 – бригадный генерал.
28.03.1799 – дивизионный генерал.
1802-1803 – командующий французской армией и посол в Швейцарии.
19.05.1804 – маршал Франции.
2.02.1805 – шеф 7-й когорты Почетного Легиона.
23.08.1805 – командующий 6-м армейским корпусом Великой армии.
6.06.1808 – герцог Эльхингенский.
7.09.1812 – командующий 3-м армейским корпусом Великой армии.
25.03.1813 – князь Московский.
6.01.1814 – командир 1-й дивизии вольтижеров Молодой гвардии.
20.05.1814 – командующий кирасирами, драгунами, конными егерями и шеволежерами-уланами.
21.05.1814 – командующий 6-м военным округом.
4.06.1814 – пэр Франции.
15.06.1815 – командующий левофланговой группой Северной армии.
2.06.1815 – пэр Франции вторично.
3.08.1815 – арестован.
7.12.1815 – расстрелян по приговору суда Палаты пэров.

2. НАГРАДЫ

2.10.1803 – Почетная сабля. Легионер Почетного Легиона.
12.07.1804 – Высший офицер Почетного Легиона.
2.02.1805 – Знак Большого орла ордена Почетного Легиона.
28.02.1806 – Большой крест ордена Христа (Португалия).
23.12.1807 – Кавалер ордена Железной короны (Италия).
1.06.1814 – Кавалер ордена св. Людовика.

3. СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Жена: Аглая Луиза Огье (1782-1854)
Дети: Жозеф Наполеон (1803-1857)
Мишель Луи Феликс (1804-1857)
Эжен Мишель (1806-1845)
Наполеон Анри Эдгар (1812-1882).

alexx81 исправьте пожалуйста касаемо Даву:
у вас написано что его годы жизни 1770-1825, при том что он умер в 1823 году.

Исправил не мой косяк а сайта .

ЖАН ЛАНН - ЛЮБИМЫЙ МАРШАЛ НАПОЛЕОНА
Ровесник Наполеона.

Единственный из маршалов, который обращался к Наполеону на «ты».

«Я нашёл его пигмеем, а потерял гигантом. Ланн был храбрости необычайной. Оставаясь совершенно спокойным в огне, он обладал замечательным глазомером, и ни одна случайность, которой можно было бы воспользоваться, от него не ускользала» - говорил о нем Наполеон.

«Армия баранов, которой командует лев, всегда победит армию львов, которой командует баран», — говорил Наполеон. Баранами он называл при случае многих, то в ярости, то с хохотом. Но только про одного человека – Жана Ланна всегда говорил: «это — мой лев».









За отвагу, прямоту и благородство Ланн заслужил почётное прозвище Роланда французской армии.









Сын конюха начал свою карьеру с ученика красильщика.

В 1792 г. поступил на военную службу в батальон волонтеров.

Мужество быстро сделало его знаменитым.

Генералом Ланн стал в 1798 году, в Египте, сразу после сражения у Пирамид.









В итальянской кампании 1796-1797 гг. он дважды спас Наполеону жизнь.

Титула маршала Франции удостоился 19 мая 1804 года.









Отличился при Аустерлице (1805 г.) и Фридланде (1807 г.). В битве под Фридландом 26000 французов под командованием маршала Ланна удерживали позиции против 80000 русских под командованием генерала Бенигсена до тех пор, пока на поле боя не подошёл сам Наполеон со свежими силами. 19 марта 1808 года Наполеон даровал гасконцу титул герцога де Монтебелло. Во время переговоров в Тильзите (1807 год) Ланн был представлен российскому императору Александру 1 и в числе нескольких избранных стал кавалером высшего российского ордена св. Андрея Первозванного.









В феврале 1809 г. Ланн взял штурмом неприступную Сарагосу. Целых три недели в уже взятом, но продолжавшем сопротивляться городе шла страшная резня . Солдаты Ланна убивали без разбора всех, даже женщин и детей, но и женщины и дети убивали солдат при малейшей их оплошности. Французы вырезали до 20 тысяч гарнизона и больше 32 тысяч городского населения. Маршал Ланн, лихой гусар, ничего на свете не боявшийся, побывавший уже в самых страшных наполеоновских битвах, не знавший, что такое означает слово «нервы», и тот был подавлен видом этих бесчисленных трупов. Проезжая по залитым кровью улицам мертвого города, Ланн сказал: «Какая война! Быть вынужденным убивать столько храбрых людей или пусть даже сумасшедших людей! Эта победа доставляет только грусть!»

В ответ на восторг по поводу героизма и храбрости Ланна, сам Ланн с досадой воскликнул: "Гусар, который не убит в 30 лет, - не гусар, а дрянь!" Когда он это сказал, ему было 34 года, а спустя два года он получит смертельное ранение на поле боя.

Сражение при Эсслинге (май 1809 г.) стало последним в жизни маршала Ланна. У Эсслинга, 22 мая, Великая Армия впервые потерпела настоящее поражение. К вечеру усталый Наполеон поручил Ланну командование отступающими войсками. Ядро раздробило ему ногу. Главный хирург Ларрей ампутировал её, и Ланну стало лучше, но затем началась гангрена. Все это время Наполеон находился рядом со свои маршалом. 31 мая 1809 года маршал скончался в Вене.Тело Ланна было перевезено в Париж и погребено в Пантеоне.

Последние слова Ланна были обращены к Наполеону: «Живите и спасите армию!»









Осталась семья маршала де Монтебелло: вдова, которой не было еще и тридцати, и четыре сына; старшему из которых было всего восемь лет. Женился Жан Ланн 16 сентября 1800 года, в самые блистательные свои дни — спустя три месяца после потрясающей его победы при Монтебелло. Женой его стала Луиза Антуанетта Схоластика де Гёэнёк (1782–1856).







Она была умна, красива, и, что весьма необычно для той эпохи, верна мужу. Верность мужу она сохранила до конца своих дней, так и не выйдя вновь замуж. К ней сватались многие знатные особы и среди них король Испании Фердинанд VII. Когда Луизу спрашивали о причинах ее одиночества, она отвечала просто: «После того, как я была женой Ланна, я не могу принадлежать никому другому».

«Маршал скончался сегодня утром от ран, полученных на поле чести. Печаль моя так глубока, как ваша. Потерял самого выдающегося полководца своей армии, моего товарища по оружию в течение 16 лет, того, кого я считал своим лучшим другом».
Из письма Наполеона к жене Ланна. 31 мая 1809

еще больше http://www.adjudant.ru/fr-march/Lannes.htm